Утомившись от пристального наблюдения, мысли Матвея стали занимать остальные ребята, должно быть успевшие уйти от них на пятнадцать-двадцать километров, если не больше. Как они там? Не сбились ли с пути? Сердце кровью обливалось от волнения за них. Он даже ловил себя на размышлениях, что бросил их в самый нужный час, когда они больше всего нуждались в нем. И переживал он не только за Арину, а за каждого, стыдливо припоминая свою еще недавнюю неприязнь к прогрессистам. Даже они, при всем их общем сложном прошлом, стали ему верными спутниками и друзьями.

Незаметно сгустились сумерки и наступало окончание дня. Юдичев прижался спиной к спине Матвея — второму от этого было не по душе, но хотя бы тепло — и вскоре уснул. Лейгур же продолжал пристально смотреть на лужайку, и в его взгляде не промелькнуло и намека на желание уснуть.

— Ты в порядке? — вдруг шепотом спросил Лейгур, прервав чересчур длительное молчание. Он не произнес и слова с момента, как они устроили засаду.

— Сойдет. — И немного погодя, дабы поддержать разговор (уж слишком скучно было сидеть вот так на месте, да и спать не очень-то хотелось), он добавил: — Переживаю за остальных.

— Не стоит, — ответил через некоторое время исландец. — Это твоя девчонка, Арина, не стоит ее недооценивать. Она, как это вы русские говорите… при необходимости может показать кузькину мать.

Матвей ухмыльнулся, вспоминая, как подобным образом выражался его отец, хоть и понятия не имел, о каком кузьке идет речь.

— Могу я спросить тебя кое о чем? — внезапно спросил исландец. — Это насчет Жака.

— Конечно, спрашивай, — отозвался Матвей, хотя совсем не понимал, что он может рассказать ему о Шамане, которого и сам толком не знал.

— О чем вы говорили в последний раз, прежде чем он погиб?

Матвей задумался, перебирая воспоминания, пока вдруг его не озарило.

— Как это не странно, но мы говорили о тебе.

— Вот как? — Исландец посмотрел вдаль. По его вечно словно высеченному из камня лицу было непонятно, удивило ли его услышанное или, напротив, он не предал этому особого значения.

Прошла минута, но Лейгур молчал, а Матвей всё пытался понять, будет ли продолжение у этого разговора. В конце концов собиратель, не желая ждать, решил добавить к сказанному ранее:

— Я рассказал ему об убийстве, — мрачно произнес он. — О том, что ты сделал.

— И что он сказал? — послышался вопрос.

Матвей выдернул иголку из еловый ветви и стал вертеть ее между пальцами.

— Он не поверил мне. Сказал, что ты не способен на подобное.

Лейгур лишь понимающе хмыкнул и снова не отвечал. Матвею пришлось взять все в свои руки. Набравшись храбрости и отбросив всяческие сомнение он спросил:

— Ты правда не убивал их? Ту девочку и ее отца.

Впервые Лейгур удостоил его взглядом. Глаза исландца сверкнули оранжевым огоньком света заходящего солнца, а хмурое лицо будто стало более расслабленным, спокойным. Затем его брови едва заметно нахмурились, он словно погрузился в глубокие раздумья, и, вернув взгляд в сторону лужайки, заговорил:

— Я перестал слышать ее голос еще в океане, за несколько недель до прибытия в «Мак-Мердо».

— Голос? Чей?

— Сольвейг, моей жены.

В мыслях Матвея бураном пронеслись воспоминания про рассказ Дэна о супруге Лейгура с необыкновенным именем, которой не повезло стать жертвой несчастно случая, произошедшего в гараже вездеходов станции «Мак-Мердо».

Однако в сказанном кое-что не сходилось, и собиратель поспешил уточнить:

— Погоди, я не понимаю… голос? Ты имеешь ввиду какое-то средство связи вроде рации, или что?

— Нет, я говорю о голосе иного рода. Он не передается звуковыми волнами или цифровой записью. Его нельзя услышать так, как мы сейчас с тобой слышим легкое завывание ветра, уши для этого не нужны. Подобный голос можно только почувствовать, ощутить его внутри себя, когда каждая частичка твоего тела начинает покрываться мурашками. Это — дар, дар связи, которым награждают Боги лишь тех, кто накрепко переплел свои судьбы друг с другом навеки.

От слов Лейгура разило безумием. Сразу припомнилась часть рассказа Дэна, в котором он упоминал про странные выходки исландца вроде волчьих завываний на Луну или поедание сырой рыбы. Но все это как-то не сходилось с тем холодным и расчетливым человеком, лежавшим с ним под боком.

Матвей не стал останавливать Лейгура, и позволил ему продолжить.

— Вернувшись через неделю в «Мак-Мердо» я взял тело моей Сольвейг и отнес его на вершину горы Эребус. Это место всегда напоминало ей Исландию, куда она мечтала вернуться, поэтому я решил, что подножие вулкана прекрасно подойдет для захоронения. День мне понадобился на сооружение небольшого кургана, и еще два дабы проститься с ней, проводив в последний путь. Когда я вернулся на станцию, меня нашел Кольтер, виновный в гибели моей Сольвейг. Он пытался оправдываться, рассказывая про неисправность гидравлического оборудования того подъемника, но все, что я чувствовал, это как мне вешают лапшу на уши, пытаясь скрыть свою безалаберность. Он еще не раз вылавливал меня на станции, намеренно при толпе других людей, и умолял меня о прощении, но я не мог, просто не мог так легко дать ему это прощение.

Юдичев стал что-то бормотать во сне, прервав рассказ. Он повернулся на другой бок, теснее прижался к Матвею и вновь засопел.

Выждав немного, Лейгур продолжил:

— После похорон я стал думать, что охватившее меня горе начнет утихать, дав мне силы и дальше заниматься мореплаванием. Увы, все оказалось не так просто. С каждым днем, да куда там, с каждым часом скорбь стискивала мне горло все сильнее, мешая дышать. И тогда я стал пить, пытаясь ослабить ее стальную хватку. Пил я много и тратил кучу ватт — они вдруг потеряли для меня всяческую ценность. И вот в один из таких пьяных деньков я угостил толпу китобойцев, вернувшихся с рейда. Мы все страшно напились, на ногах не стояли. «Весельчак» и выпитый в тот день самогон развязал одному китобойцу язык. Он отвел меня в сторону и поведал мне, что знает о моем горе, а потом предложил мне разобраться с виновником трагедии за скромную плату. Полагаю, он обратил внимание на мою щедрость и понял, что у меня имеется предостаточное количество ватт. Вот решил на мне немножко заработать.

Лейгур замолчал. Его внимание привлекло движение у речки. Матвей потянулся к стреле, готовясь к