— Когда тебя нет рядом, всегда начинает происходить какая-то хрень.

Он вынул из кармана револьвер Дэна, который пускал в дело последний раз еще в Москве, и протянул его Арине.

— Там в лесу он мне не понадобится. Возьми.

Девушка приняла револьвер, её руки слегка дрожали.

— Только учти, там всего один патрон. Трать только в крайней необходимости.

— Хорошо, — ответила она, и вдруг вцепилась в него, крепко обняв. — Возвращайся поскорее.

— Разумеется. — Он обнял её ещё крепче, на мгновение забыв о предстоящей разлуке.

Из ее глаза неожиданно ускользнула одинокая слеза. Матвей, чье сердце также было полно нахлынувших чувств, осторожно протер её большим пальцем и нежно поцеловал девушку в лоб. После этого момента прощания, она, пожелав Лейгуру удачи, быстро отступила и повернулась спиной, скрывая от всех охватившую её лицо грусть.

Настала очередь Маши. Она даже не взглянула в сторону Юдичева, а с Лейгуром обменялась лишь формальными пожеланиями доброго пути. Но когда она подошла к Матвею, то внезапно поцеловала его в губы. Совершенно не ожидавший этого собиратель мгновенно покраснел, но не пытался сопротивляться. Приятное тепло заиграло в его горле и медленно спустилось к животу. Ощущение походило на теплоту после выпитой борматухи Йована, но в десятки раз приятнее.

— Боже ж ты мой… — слегка причитал Юдичев.

Но никто не обращал на него внимания.

— Береги себя, — тихо сказала она, положив ладони ему на грудь. — Очень тебя прошу.

— Даю слово.

Теперь она, уже несколько сдержаннее, поцеловала его в щеку и отступила к Арине. Матвею показалось, что во взгляде его сестры промелькнула ревность.

Надя подходить не стала, да и вообще с виду словно и не участвовала в проводах троицы на охоту. Лишь сейчас она, заметив поправляющего на плече блочный лук Матвея, устало произнесла:

— Удачи, всем вам.

— Мы добудем еды, — твердо произнес Матвей. — Даю слово.

Но прогрессистка без всякого одушевления ответила ему едва заметным кивком и поджатой улыбкой.

— Идем, — велел Лейгур, направляясь к лесу.

— Не сходите с дороги и следуйте указателям! — последним наставлением обратился Матвей. — Если всё пойдет по плану, мы догоним вас к завтрашнему утру, если не раньше.

— Мне бы столько оптимизма, — тихо промолвил Юдичев, последовав за исландцем.

Матвей еще минуту следил взглядом за удаляющимися по дороге, мысленно пожелав им удачного пути, и нагнал своих двух спутников, которые уже исчезали в глубине заснеженной чащи.

— Ненавижу деревья, и лес ненавижу, — недовольно бросил Юдичев, едва не споткнувшись о выпирающий из снега корень.

— В этом мире существует хоть одна вещь, которую ты не ненавидишь? — Матвею стало тошно выслушивать очередную жалобу за последние несколько часов, льющиеся один за одним из этого человека как из ведра.

— Конечно, — ответил Максим и перепрыгнул через мертвое и высохшие дерево.

Матвей даже остановился и вопросительно глянул на него, ожидая ответа.

— Море я люблю, — ответил Юдичев, — море и большие, упругие сиськи, на которые можно упасть головой, как на подушку…

Собиратель уже не слушал его и, отмахнувшись от его болтовни, последовал дальше за идущим впереди Лейгуром.

Юдичев не умолкал:

— Знаешь на какой станции у бабенок самые лучшие сиськи? На Палмере. Уж не знаю, как так получилось, но помяни мое слово, собиратель, тамошние шлюхи вытворяют своими сисёнками такое…

— Заткнись, — вдруг раздался голос Лейгура, который всё это время молча шёл впереди, но теперь явно потерял терпение.

Но Юдичев, не сдаваясь, прошептал еще тише:

— Вот бы закрыть глаза и оказаться среди палмеровских девочек, а не в этой проклятой глуши…

Шли они уже несколько часов, медленно удаляясь все дальше на восток, полагаясь на стрелку компаса. Даже если исключить болтовню Юдичева, полностью соблюдать столь необходимую тишину не получалось, поскольку мокрый снег отдавался тягучим скрипом после каждого шага. У Матвея еще и в горле запершило, кашель каждые несколько минут просился наружу; приходилось себя сдерживать или прятать рот в кулак, только бы лишнего звука не издать.

Хуже всего становилось, когда перед ними возникал пригорок или холм, а обходного пути видно не было. Приходилось взбираться, утомляя лишний раз и без того онемевшие от долгого пути ноги. Еще и на вершине приходилось переводить дух, уж очень много сил отнимали такие подъемы.

Вскоре им открылась небольшая лужайка с крохотной речушкой, бурным потоком уходившая вдаль. Лейгур остановился у самой опушки, огляделся и произнес:

— Думаю, это место подойдет.

— Для чего? — спросил Юдичев, пытаясь отдышаться. Минуту назад им пришлось подняться и спуститься по очередному холму.

— Зверье выждать, — ответил за исландца Матвей, будучи заранее осведомленным в его плане.

— А, значит мы остановимся наконец? — Он хлопнул себя по коленям. — Ну и слава тебе, Господи. Я уж думал, так и будем тащиться вперед, пока еда к нам сама в руки не прыгнет.

— Можем разместиться вон там. — Лейгур указал на границу леса, в сторону невысокой возвышенности. — Оттуда хорошо видно все вокруг.

— Согласен, — подтвердил Матвей.

— Ну разместимся мы там, а дальше то что? — не унимался Юдичев.

— Будем ждать, — изучая взглядом местность, ответил исландец.

— Ждать? Сколько?

— Это зависит от того, как долго ты сможешь держать свой рот закрытым.

Первым делом отыскали неподалеку густой ельник. Там, орудуя небольшим топориком, взятым еще с «Титана», нарубили с десяток ветвей и разложили их в качестве подстилки на месте будущей засады, предварительно очистив возвышенность от снега.

О разведении костра и речи не шло — дым мог спугнуть животное. Пришлось полагаться на тепло одежды, собственных тел, да срубленных еловых ветвей. Именно поэтому расположились друг к другу как можно ближе, улеглись поудобнее, и стали ждать. Было сыро, прохладно, но в целом терпимо.

Лук для стрельбы лежал под рукой, а стрелы разложены так, чтобы в случае промаха успеть наложить на тетиву следующую как можно быстрее. Матвей заранее сообщил Лейгуру, что стрельбу возьмет на себя, поскольку его все еще заботил тот злополучный промах на последней вылазке с Шаманом.

На этот раз он попадет, а если нет — так живьем себя сожрет.

Так минуло три часа, а на лужайке только ветер колыхал выглядывающую из-под снега жухлую траву, да вздымал вверх снежные кружева. Ни животных, ни даже птиц не было слышно, кроме тихого журчание