Шрифт:
Закладка:
Оба случая, которые мы должны были предположить возможными, эта бессмысленная тенденция вопроса и эта претенциозная, прошли через ум Четвертого; оба лежат в вопросе, но Четвертый не смог продолжить эти уже беспочвенные аллюзии и оформить их в правильную мысль, потому что он никогда не может их оформить и потому что на этот раз он преследовал одновременно разные тенденции.
(То, что это неуместно, когда иудеи до этого долго препирались, не говоря Пилату, какого преступника они ведут, а теперь правитель вдруг спрашивает: ты царь иудейский? не стоит и внимания; но это характерно для манеры Четвертого; нет! для того, как он копирует своих предшественников и развивает их высказывания. Когда в Марке говорится, что иудеи передали его Пилату и что Пилат спросил его: «Ты ли царь Иудейский?» — это совсем другое; вот как это грамотно рассказано).
Разве я иудей? ответил Пилат. Народ твой и первосвященники предали тебя мне. Что ты сделал?». Следовательно, раз он не иудей, то не имеет никакого отношения к расследованию предполагаемых притязаний Иисуса? И что это значит — сначала отложить расследование, а потом спросить: что ты сделал? Ну, последний вопрос призван лишь привести к тому, чтобы Иисус заявил, что Его Царство не от мира сего. Значит, ты все-таки царь? Пилат отвечает наивно и любопытно, как ребенок, а ведь Иисус до сих пор даже не отрицал этого! Но стоит только дать ему возможность заметить, что он действительно царь, и объяснить свое предназначение, зачем он пришел в этот мир, теми же формулами, которые он использует на протяжении всего четвертого Евангелия. Поскольку для этого он также использует слово «истина», Пилат спрашивает: «Что есть истина?», но Четвертое Евангелие не собрало воедино все те интересные промежуточные мысли, которые проницательность позднейших авторов соединила с этим вопросом. Евангелист хотел только закончить разговор и поэтому позволил Пилату задать вопрос, на который тот мало что знал, как ответить, если не хотел снова и снова повторять старые формулы. Поэтому он говорит, что Пилат вышел к иудеям с этими словами.
Мы очень верим Пилату, когда он докладывал иудеям о том, что на славном допросе он не нашел в этом человеке никакой вины. Но если он был убежден в невиновности Иисуса, он не мог даже пойти по среднему пути и, ссылаясь на обычай пасхалий, по которому в то время отпускали к ним узника, предложить, не хотят ли они, чтобы он отпустил к ним Царя Иудейского. Кроме того, если он хотел спасти обвиняемого, то было бы ребячеством и неосмотрительностью с его стороны провоцировать иудеев формой ходатайства, не говоря уже о том, что у властей не принято называть невиновного по имени обвинения.
И хотя все эти контрасты рушатся перед человеческим взором, они повторяются снова и снова, повторяются до тех пор, пока у нас не кончится терпение и мы не будем вынуждены и оправданно с презрением бросить махину этого прагматизма на землю. Но дело не доходит даже до этого: оно разваливается под нашими руками.
Народ хочет, чтобы Варавва, разбойник, вышел на свободу.
Пилат повинуется, берет Иисуса, подвергает его бичеванию, солдаты надевают на него издевательский царский костюм, глумятся и издеваются над ним.
Казалось бы, этого достаточно, и дело закончено. Но нет! Оно продолжается и теперь, оно начинается все чаще и чаще, и мы не можем понять только одного, как оно вообще может найти конец.
Пилат снова вышел, чтобы показать иудеям, что он не может найти вину в Иисусе, выведя Его вместе с собой. Глупый человек! Как он мог надеяться, что его предложения будут услышаны, если он представил Иисуса иудеям в издевательском царском костюме! Конечно, у евангелиста первосвященники и их слуги кричат: распни, распни Его!
А Пилат отвечает: возьмите Его и распните! Как будто они уже не сказали, что не имеют права приводить в исполнение смертный приговор. И если бы они снова сказали то же самое: он виновен, но мы не имеем права сами приводить смертный приговор в исполнение. Нет! Они отвечают: по нашему суду он виновен, потому что сделал себя Сыном Божиим.
Пилат должен испугаться «еще больше», он возвращается в преторию, спрашивает Иисуса, откуда Он пришел. Пилат уже знает ответ святого Иоанна, но Иисус молчит. Пилат хочет склонить его на свою сторону, дает ему понять, что в его власти распять Его или отпустить, и разве может кто-то более жестоко обращаться со своим героем, более глубоко унижать его? Этим угрожающим аргументом Иисус действительно вынужден хотя бы ответить. Но даже ответ, обличающий правителя, был неуместен, если Иисус однажды решил не отвечать; более того, ответ, ставящий только Его личность выше претенциозного насилия Пилата, был самым неуместным в данном случае. Свою переработку изречения, прочитанного у Луки, изречения о том, что в этот час дана власть тьме, ему следовало бы лучше представить или ввести. Ибо Иисус отвечает: Ты не имел бы надо Мною власти, если бы не было дано Тебе свыше.
Тогда дело опять начинается с самого начала. С этого момента, как сказано, он с самого начала доказал, что у него было такое намерение, и Пилат попытался его отпустить. Но какие шаги он пытался предпринять для осуществления своего намерения, не указано! Конечно! Поскольку материал, которым его предшественники снабжали Четвертого, окончательно иссяк, иудеи закричали: если ты отпустишь его, то ты не друг кесарю. Тот, кто делает себя царем, выступает против императора! Наконец, как будто он с самого начала не знал, что этот человек делает себя царем, как будто не имело значения, в каком смысле он делает себя царем. Пилат садится снаружи на свое судейское место, берет с собой Иисуса, но начинает заново недостойную, надо думать, давно умершую шутку, представляя Иисуса иудеям как их царя, а затем, когда они требуют распятия, спрашивает их, должен ли он распять их царя. Только когда они отвечают, что у нас нет царя, кроме кесаря, вопрос решается окончательно. Но мира все равно нет. Пилат отдает Иисуса на распятие иудеям. Иудеям! Четвертый, который теперь так много имел дел с иудеями и хотел, наконец, утолить их гнев, забывает, что Иисус,
