по своему грубому характеру оно может исходить только от солдат и как завершение этого акта только от римских солдат, которым осужденный был передан для распятия, а Лука говорит, что Ирод одел Иисуса в пурпурную одежду, поиздевался над ним вместе со своими солдатами и отправил его обратно к Пилату в пурпурном одеянии.

Ни слова о подобном сообщении! Мы уже показали выше, что Лука самым возмутительным образом использовал сообщение Марка об отношениях между Иродом и Крестителем для создания романа между Иисусом и Иродом, и его воображение было настолько бедным в этом отношении, что он знал, как включить в этот роман только то, что можно прочитать в оригинальном сообщении о допросе Иисуса перед Пилатом и о его насмешках со стороны солдат.

У Матфея есть и другие новости.

4. Свидетельство Матфея.

Он изложил все в том порядке, в каком они изложены у Марка, и, кроме того, скопировал более точно, чем Лука, но когда он доходит до этого момента и замечает, каков был в то время пасхальный обычай, и когда он затем без лишних слов позволяет Пилату сделать предложение: кого мне отпустить к тебе, Иисуса или Варавву? — Откуда тогда правитель знает, что здесь речь идет о некоем Варавве: потому что Матфей чрезвычайно торопится и вдалбливает в голову Пилата то, что он узнал для себя из писания Марка, не обдумав этого. Но и в этом он чрезвычайно ошибается, так как позволяет Пилату говорить об этом только до того, как сообщает, что народ напомнил правителю об этом обычае.

Когда он сидел на судейском кресле и вносил это предложение — четвертое примечание Матфея о судейском кресле, которое он затем ввел по-своему, с большим трудом и беспокойством, — он позволил Пилату взойти на кресло только в конце из-за торжественности, а также потому, что ему всегда приходилось бегать к Пилату заранее; Только ради торжественности, а также потому, что измученный Пилат всегда должен бегать туда-сюда, он не позволяет ему взойти на кафедру до самого конца — когда к нему сразу же прибегает жена и говорит, чтобы он не обижался на этого невинного человека, потому что ей пришлось много страдать за него в ту ночь во сне. Хорошо, что мы не слышим, как она страдала, но жаль, что этот эпизод задавлен контекстом! Ведь мы не должны были слышать, что сказал народ в ответ на эту просьбу? Нет! Ради этого эпизода пьеса, едва закончившись, начинается заново: жрецы убеждают народ потребовать Варавву, и на это требование, то есть как будто его и не было, Пилат должен «ответить»: кого из двух отпустить? — Таким образом, дело падает в бездонную пропасть, из которой ему уже никогда не выбраться. Вместе с ним в эту бездну падает и эпизод.

Новый эпизод! Наконец, после того как Матфей с помощью Марка довел дело до того момента, когда Пилат вынужден уступить воле народа, он рассказывает, что Пилат взял воды, омыл руки перед глазами народа — омыл невинно! — И сказал: «Я не виновен в крови этого праведника, можете смотреть!» На что народ ответил, что его кровь будет на нас и наших детях!

Что это за мир, в котором судья так твердо верит в невиновность обвиняемого и, если он все же осуждает его, думает, что он сгорит белым пламенем и дело будет полностью решено, как только он умоет руки на глазах у злобных гонителей, которым он выставляет невинного человека? Что это за мир, в котором судья, свободно дерущийся между людьми на рынке, как только ему это приходит в голову, тут же имеет под рукой воду, чтобы символически, а скорее даже смехотворно серьезно, обеспечить свою невиновность омовением рук? Это мир Матфея, в котором римский наместник должен любой ценой провозгласить невиновность Иисуса, какими бы ни были последствия. Это мир, в котором невиновность Иисуса должна быть провозглашена любой ценой, даже ценой выставления римского правителя на посмешище; это тот самый мир, в котором людям посылаются сны, такие, которые необходимы для мелкого прагматизма: ведь мелким является это стремление во что бы то ни стало установить невиновность Иисуса.

Кстати, поводом для последнего эпизода, или, по крайней мере, элементом, который в него ввел Матфей, являются слова, которые, согласно рассказу Луки, Иисус сказал плакавшим над ним женщинам по дороге на Голгофу: «Плачьте о себе и о детях ваших!

После того как эпизоды, дислокации, бесконечные продолжения испытают свою судьбу, исходный отчет не сможет избежать своей собственной.

5. Разбор исходного свидетельства

То, что Иисус после краткого признания перед Пилатом, что Он Царь Иудейский, должен был молчать в ответ на все дальнейшие обвинения, было очень мудро отмечено; но дело просто в следующем: Иисус должен был молчать, потому что Дух Святой сказал пророку, что так и будет, потому что Иисус — это агнец, который, будучи веден на заклание, не открывает уст своих.

Противясь требованиям священников, Пилат должен предоставить доказательство того, что Иисус действительно невиновен; склоняясь к невиновности, он должен предъявить основание, на почве которой ярость иудеев предстанет во всем своем мраке, и, наконец, он должен заявить, что не находит в этом человеке никакой вины, чтобы говорить подобно тем царедворцам, которые в противовес мстительным священникам заявили, что Иеремия не виновен в смерти.

Но евангельский взгляд не может быть последовательным, потому что он никогда не озабочен правильной реализацией характера, потому что для него вообще не существует характера, человека, и потому что для него имеют значение только его сиюминутные потребности и контрасты. Поэтому нас не должно удивлять, что Пилат вдруг поглощен другими мотивами и должен сразу же отринуть свою симпатию к Иисусу. Как будто посредством такой насмешки он может найти отклик на свои великодушные предложения, он представляет Иисуса своим противникам как царя иудейского, потому что так хочет Маркус, потому что он должен унизить гордость священников, но и доказать презрение римлянина ко всем иудейским воззрениям.

Что касается Вараввы, то Марк — единственный свидетель, который рассказывает нам о том, о чем народ вдруг вспомнил, когда речь шла совсем о других вещах, но о которых он должен был вспомнить, чтобы по предложению Пилата и по шепоту жрецов бросить жребий двум лицам, которые странным образом касались друг друга. Переписчик, впервые добавивший слово «Иисус» к Варавве (Мф. 27, 16), возможно, уже видел, кто такой Варавва. Варавва, т. е. «Сын Отца», — это образ