Ковровая дорожка приглушила звук шагов. Привела меня к мраморной лестнице. Девушка распорядитель проверила билет и указала наверх. Я пересчитал, чтобы отвлечься от мыслей, все ступеньки (ровно двадцать), и оказался на втором этаже.

Здесь, у входа в аукционный зал толпились аристократы. Мужчины разбились на группы по интересам. Сверкали родовыми перстнями. Курили сигары. Весело переговаривались и с интересом смотрели по сторонам. Женщины же, нарядные, словно пришли на балл, следовали за своими мужьями и прислушивались к словам окружающих.

Моё внимание привлёк ещё один распорядитель, на этот раз молодой человек, а не девушка. Он подошёл ко мне. Ещё раз проверил билет и предложил пройти дальше, туда, где светилась неоновая вывеска вип-ложи.

Я следовал за ним. Любопытные взгляды аристократов скользили по мне. Оценивали мой внешний вид. Кто-то одобрительно улыбался и кивал. Кто-то морщился. Но никто не со мной не заговар…

— Кирилл, сынок, прекрасно выглядишь, — раздался сбоку раздражавший меня всё детство голос.

Скрежетнул зубами и развернулся:

— Дмитрий Юрьевич, — бросил я безразлично.

— Долой этот официоз, не чужие люди же.

«Папаша», улыбаясь, подходил ко мне и протягивал руку.

— Пожми, — сквозь фальшивую улыбку процедил он, — люди смотрят.

— Пусть смотрят, — пожал я плечами, разглядывая его. Человека, который приказал вывезти меня в лес и убить. И он, после этого смеет называть меня сыном?

— Ты возмужал, — «папашка» ловко нашёл применение руке. Вместо рукопожатия он протянул её к проходящему мимо официанту и взял с подноса бокал с шампанским. — Я рад, что ты выжил.

— Серьёзно?

Я хотел было уже уйти. Разговаривать с ним не хотелось. В груди застыло ощущение, что передо мной стоит таракан.

Нет, злости или гнева не было. Слишком часто меня пытались убить в прошлой жизни. Только чувство брезгливости надёжно поселилось во мне. Иначе не получалось воспринимать эти «театральные» ужимки на толстом «папашином» лице.

Так вот, я хотел уже уйти, но тут, рядом с ним появилась…

— Кирилл, сыночек, — произнесла мама, и я не смог двинуться с места.

Она постарела за месяц, что мы не виделись. Кожа побледнела. Добавилось морщин на лице. Только голубые глаза сияли радостью встречи. Сияли так, словно она снова вошла в мою комнату.

— Вера Ефимовна, — кивнул я ей, — матушка.

Насколько же велико во мне чувство благодарности к этой женщине. Она чужая мне, и одновременно с тем родная. От одного её присутствия на душе светлее стало.

— Тебе идёт пальто, — улыбнулась мама. Она не смела нарушить этикет, потому осталась стоять рядом с «папашей». Только глаза и улыбка выдавали всю бурю эмоций. Уверен, не будь здесь свидетелей, и она обняла бы меня как раньше, в детстве.

— Возмужал он, да Вера? — растянул губы в усмешке «папаша», — второго ранга достиг, победил в бою аристократов, и теперь выставляет трофеи. Настоящий мужчина.

— Ты воевал? — в глазах матушки появилась тревога и я поморщился, когда «папаша» ухмыльнулся сильнее.

— Простая дуэль, мам, ничего серьёзного, — пожал я плечами, стараясь говорить успокаивающе.

— С Осокиными схлестнулся, Верунь, — щёки «папаши» поднялись от добродушной улыбки и маленькие свинячьи глазки почти исчезли в складках.

— Это опасно, Кирилл, — мама прикусила губу, и её ладошка взметнулась к лицу.

Вот же скотина «папаня»! Знает, как я отношусь к матери, и воспользовался этим. До меня только сейчас доходить начало, что он специально этот спектакль разыгрывает. Вон как на нас аристократы смотрят заинтересовано… А вон и Бестужев недовольно глядит.

Что ж, я говорил, что мой бывший «папашка» хитёр и коварен? Так вот оно, подтверждение. Не вышло у него с покушениями, теперь он затеял какую-то другую игру.

— Всё позади, мам, — улыбнулся я, — давай потом поговорим, я позвоню после аукциона.

— Видишь, Вера, какой серьёзный стал, — хмыкнул «папаша» и посмотрел на меня, — во время аукциона поговорить можем, мы тоже в вип-ложе будем.

Я вздохнул, улыбнулся маме и собирался развернуться, как он добавил чуть громче, так, чтобы услышали посторонние:

— Я выставил трофей с победных в войне против Орловых, но, если хочешь, сниму его и отдам, как наследство.

Вот оно! Он на публику играет. Пытается показать, что меж нами нет разлада. Не знаю, зачем ему это, но отвечать ему — лишь укрепить чужое мнение.

— Я позвоню, — улыбнулся маме и, не глядя на «папаню», развернулся к входу в ложу.

Поймал настороженный и задумчивый взгляд Бестужева. Увидел среди гостей озадаченное лицо Огонь-Догоновского, и отодвинув тяжёлые шторы, прошёл в зал торгов.

Балкон ложи располагался напротив сцены. Рядами ярусами отстояли друг от друга лоснящиеся зелёным бархатом кресла. На сидениях лежали таблички с номерами гостя.

Я прошёл вперёд, к самым перилам. Взял в руки пластиковый овал с номером пять, и уселся на своё место. Огромные часы на сцене отсчитывали последние минуты перед началом торгов. Зал медленно, но верно заполнялся аристократами.

Мой взгляд скользил по пиджакам и платьям. Рассматривал драгоценности и высокие причёски. А в голове бурлили размышления о нежданной встрече.

Чего хотел добиться «папаня»? Зачем ему этот спектакль? Они с Огонь-Догоновским решили вбить клин между мной и Бестужевым? Так у нас нет союза. Вернее, есть, на бумаге, но это ничего не значит. Отношения не выстроены и я хочу держаться дальше от него.

Они этого явно не знают, и проводят проверку. Должно быть так, иначе не понимаю смысла. Эх, как бы так разыграть с ними, чтобы они спалились в покушении на меня? Отсутствие доказательств меня несколько напрягает. Я, по идее, должен включить ответ за поезд и наёмников (уверен, за этим стоят «папаня» с Огонь-Догоновским), но не могу сделать этого явно. Общество не поймёт…

Рядом скрипнуло соседнее кресло. Затем другое. Хоть они и отстояли друг от друга, но звук оказался громким.

Оглянулся. Слева от меня разместился «папашка», а справа Бестужев. Сразу за Петром Алексеевичем сидел Огонь-Догоновский.

Да что ж такое, везде они. Зажали в клещи, как Сцилла и Харибда. Впору подавать заявление, что меня преследуют.

— Кирилл Дмитриевич, — кивнул мне Бестужев.

— Пётр Алексеевич, — кивнул я в ответ.

— Сынок, — начал было «папаша», но я его проигнорировал. Это единственное, что я мог сделать, без огульных обвинений и некрасивых сцен. А привлекать внимание к своей персоне мне не хотелось.

— Воссоединение