Идентичность и утрата корней в наше время[23]

Психическое здоровье людей, оторванных от своих домов, от работы, от страны и вынужденных эмигрировать, неоднократно становилось предметом специального интереса международных заседаний. Будучи сам иммигрантом (подобно столь многим моим соотечественникам и большинству их отцов и дедов), я могу начать с признания в своего рода каждодневной патологии. Кому из нас не доводилось обнаружить себя насвистывающим или мурлыкающим какую-нибудь мелодию, сначала безотчетно, а затем с навязчивостью, вызывая тем самым состояние тихого помешательства — как у себя, так и у соседей. Зачастую мы можем избавить себя (и других) от такого рода тирании только после того, как ясно осознаем идею, заключенную в этой мелодии.

Последние несколько недель меня преследовала симфония Дворжака «Из Нового Света», и когда я остановился и вслушался, оказалось несложным понять, что я готовлю себя к тому моменту, когда буду должен говорить об идентичности и утрате корней. Симфония «Из Нового Света» — сочетание американских просторов и европейских долин — служила светлым утешением на фоне угрызений совести и симптомов, сопровождавших мою собственную эмиграцию. Но в еще большей степени, думаю, она должна была подтвердить мой статус американского иммигранта. Этот термин вскоре после моего переезда уступил место термину «беженец» — так же как термины «поселенец» или «пионер» уже стали легендарными, на их место пришли «мигрант» и «скиталец».

Маленькая приставка «in−» имеет особое значение в терминологии трансмиграции: она может полностью менять суть дела. Так, в современном Израиле термин «вбирающая» («ingathering») иммиграция может заключать в себе обещание материнского приема, перспективу для того, кто приезжает сюда сознательно, что он пустит новые корни в новой почве, и новая идентичность поддерживается деятельным желанием принимающей страны ассимилировать его. Независимый и обоюдный выбор — вот общее содержание симфонии «Из Нового Света»: независимый выбор того, кто решается на переселение, и обоюдный выбор вновь прибывшего и прежних поселенцев. Тем не менее ясно, что эта симфония с точки зрения жестоких и сложных фактов всей иммиграции является к тому же исторической идиллией. Я думаю, что навязчивые мелодии зачастую суть анахронические сказки.

Итак, сначала несколько слов о проблеме того, как принимается решение переселиться. Дэниэл Лернер недавно провел опрос среди турецких крестьян, куда бы они предпочли направиться, если бы были вынуждены эмигрировать. У многих из них вызвала ужас даже сама мысль о выборе: это было бы «хуже смерти», говорили они. Ранние американские переселенцы, тем не менее, принимали это единственное отчаянное решение вырвать себя, так сказать, с корнем — решение, которое, в конце концов, заставляло их создавать новый «образ жизни», т. е. новые источники и структуры личной и производственной энергии и новую идеологическую ориентацию. Они выбирали перемену, чтобы пересадить живыми старые корни, а потом неизбежно обретали новые корни в самой Перемене. Они использовали случай, а потом были вынуждены преклоняться перед Случаем даже там, где безграничные возможности для немногих означали беспросветность и забвение для остальных. Они создали новую элиту из людей того типа, который соответствовал этому новому миру.

С приближением Второй мировой войны новый термин «беженец» стал преобладающим и, я бы сказал, обозначил новые отношения не только среди теперь уже оседлых американцев, но и среди новоприбывших. Пройдя через невероятные опасности или едва избежав таковых перед отъездом, большинство беженцев, тем не менее, по прибытии в Америку имели в своем распоряжении все возможности выбора и все шансы, которые были у более ранних переселенцев, и даже гораздо больше. Все же многие из них поначалу противились погружению в футуристическую идеологию иммиграции, продолжая упорно цепляться за мир, который отверг их. Некоторые яростно утверждали, будто они располагают секретной информацией о том, что нацисты имеют свой плацдарм в Техасе и уже формируют батальоны СС. Загнанные в угол беспощадной истиной о том, что единственной альтернативой их эмиграции было бы их уничтожение от рук соотечественников, они научились вносить в свою жизнь необходимый элемент гонения, без которого она была бы непрогнозируемой и тем самым в каком-то смысле менее безопасной.

В этом и в некоторых других отношениях многие из нас на собственном опыте познакомились с симптомами, сопровождающими потерю корней и переселение. Теперь наша задача — помочь прояснить некоторые универсальные психические механизмы, задействованные в процессе адаптации мигранта. Однако я не могу внести свой вклад в решение этих вопросов, не упомянув о тех, кто так и не присоединился к нам в эмиграции, — о мертвых. Даже самые плохие условия эмиграции все же сохранили бы им жизнь и проблеск надежды на возможное человеческое отношение. Но им было отказано в самой возможности бегства, и создаваемая нами модель человека непременно должна включать в себя тот ад, который стал для них последним земным испытанием.

* * *

Переселение, как все катастрофы и общественные кризисы, порождает новые болезненные образы мира и, по-видимому, требует неожиданного принятия новых и часто временных идентичностей. Что движет мигрантом и каковы мотивы этого, каким образом его лишают или он сам себя лишает родины, каким транспортом он был выслан или по своему выбору прибыл с родины на место назначения, наконец, каким образом он был вынужден или как ему удалось оставаться в изоляции, или, напротив, он оказался сразу принят и включил себя в новое окружение, — все это важные ситуационные факторы. Однако сами по себе они не объясняют второго круга факторов, определенного Зигмундом Фрейдом. Фрейд говорит о душевном механизме «превращения пассивного в активное», — механизме главном для сохранения индивидуальности человека, так как он дает ему возможность в этом мире борющихся сил сохранить или вновь обрести индивидуальную позицию, характеризующуюся концентрированностью, цельностью и инициативой. Можно полагать, что это и есть атрибуты идентичности.

Вот фраза, считающаяся типичной для первых американских поселенцев: «Если ты видишь дым, поднимающийся из трубы твоего соседа, значит, пора идти дальше». Она иллюстрирует упорное приучение к модели деятельной власти над изначально непреодолимой и диктующей свои условия судьбой: не ждать, а идти по своей воле. Психологическим дополнением к этому — пусть даже в своем внешнем проявлении прямо противоположным — служит замечание, сделанное мне одним старым евреем-хасидом на улицах Иерусалима. «Американец?» — спросил он. Я кивнул, и он посмотрел мне в глаза с сочувствием, почти жалостью: «Мы знаем, где мы живем, здесь мы и останемся».

Итак, можно чувствовать себя хозяином положения, как спасаясь бегством, так и оставаясь на месте; можно даже (как выразилась Луиза Пински о некоторых молодых людях в европейском подполье) «скрываясь, оставаться