* * *

Забота — это качество, существенное для психосоциальной эволюции, так как мы представляем собой обучающий вид. Животные также инстинктивно подталкивают свой молодняк к проявлению того, что готово к выходу наружу, и, конечно, некоторых животных человек может научить некоторым трюкам и командам. Однако только человек может и должен проявлять заботу во времени периодов детства многих поколений, объединенных в хозяйства и сообщества. По мере того, как человек передает зачатки воли, надежды, целеустремленности и умения, он сообщает значение телесному опыту ребенка, передает логику, выходящую далеко за пределы используемых при обучении слов, и постепенно рисует определенный образ мира и стиль товарищества.

Все это необходимо, чтобы завершить в лице человека аналогию с основной этологической ситуацией между родителем и детенышем у животных. Только все это вместе взятое позволяет провести сравнение отношений, возникающее у нас с отношением гусыни и гусенка в примере этолога. Как только мы улавливаем взаимосвязь этапов жизни человека, мы понимаем, что взрослый человек устроен таким образом, что он нуждается в том, чтобы быть нужным, чтобы не страдать от ментальной деформации самоприятия, при котором он сам становится своим ребенком и любимцем. Поэтому я постулировал существование инстинктуальной и психосоциальной стадии воспроизводства за пределами стадии генитальной. Отцовство и материнство — это для большинства первый и для многих первичный случай порождения. И все же увековечение человечества бросает вызов генеративной изобретательности разного рода деятелей и мыслителей. Человек нуждается в обучении, и не только для peaлизации своей личности, но потому, что жизнь фактов поддерживается, когда о них рассказывают, логики — когда она демонстрируется, правды — когда о ней заявляют открыто. Таким образом, страсть к обучению не ограничивается рамками учительской профессии. Каждому взрослому человеку знакомо ощущение удовлетворения от объяснения того, что ему дорогого, и понимания со стороны пытливого ума.

Забота — это постоянно расширяющееся участие в том, что создано любовью, необходимостью или случаем, она преодолевает амбивалентность, следуя необратимым обязательствам.

Создание человеком заботливых богов — это не только выражение его настоятельной инфантильной потребности в том, чтобы о нем заботились, но также проекция на сверхчеловеческую силу идеала эго. Эта сила должна быть достаточно мощной, чтобы управлять (или, по крайней мере, прощать) склонность у человека к свободному распространению результатов труда с порождением событий и условий, которые, как всегда, оказываются выше него.

Однако очевидно, что человек должен теперь учиться принимать ответственность, предоставленную ему эволюцией и историей, и учиться управлять и планомерно ограничивать свою способность к неограниченному распространению, изобретению и экспансии. Здесь я подчеркнуто упоминаю женщин, говоря о мужчинах, ибо готовность женщины к заботе прочнее закреплена в ее теле, которое представляет собой как бы морфологический образец заботы, это одновременно и защищающее жилище, и источник пищи.

Современный мужчина, вынужденный ограничить свою плодовитость, склонен рассматривать вопрос участия в производстве потомства как решаемый технической возможностью сделать сознательный выбор в деле оплодотворения. К такому выбору мужчины должны быть подготовлены. И все же такая «безопасная» история любви, если ее сопровождает простое уклонение от зачатия потомства и отрицание воспроизводства, может у некоторых быть источником такого же сильного напряжения, как и само отрицание половых сношений. Вполне может возникнуть специфический комплекс вины от игры с «огнем созидания». Поэтому важно, чтобы управление продолжением рода руководилось не только признанием психосексуальных потребностей человека, но и универсальным чувством генеративной ответственности по отношению ко всем людям, которые появляются на свет. Это будет включать в себя (помимо средств предохранения) совместную гарантию каждому ребенку возможности такого развития, которое мы здесь описали.

* * *

Приближаясь к последней стадии, мы осознаем тот факт, что наша цивилизация на самом деле не содержит понятия всей жизни, как цивилизации Востока: «На службе — конфуцианец, в отставке — даосист». Так как наш образ мира — это улица с односторонним движением к безостановочному прогрессу, который прерывают только большие и малые катастрофы, наши жизни должны представлять собой улицы с односторонним движением к успеху — и внезапному забвению.

И все же, если мы говорим о цикле жизни, мы в действительности подразумеваем два цикла в одном: цикл одного поколения, заканчивающийся в следующем, и цикл индивидуальной жизни, подходящий к концу. Если цикл во многих отношениях возвращается к своему собственному началу так, что самые старые становятся снова, как дети, вопрос состоит в том, есть ли это возврат к детоподобию, осененному мудростью или ограниченной детскостью. Это важно не только в пределах цикла индивидуальной жизни, но также в пределах цикла поколений, ибо жизненный уклад может только ослабеть, если свидетельство повседневной жизни подтверждает затянувшуюся последнюю фазу человека как утвержденный период детскости. Любой промежуток цикла, прожитый без полного смысла в начале, в середине или конце, ставит под угрозу ощущение жизни и смысл смерти у всех, чьи стадии жизни переплетаются.

Индивидуальность здесь находит свою последнюю проверку, а именно — существование человека у входа в ту долину, которую он должен пересечь в одиночку. Я не готов обсуждать психологию «последней заботы». Но в заключение своего очерка я не могу избавиться от ощущения, что описанный порядок предполагает экзистенциальную завершенность великого Ничто и актуальность цикла поколений. Ведь если в цикле жизни есть какая-либо ответственность, это должно быть то, чем одно поколение обязано следующему, та сила, которая позволяет ему по-своему встретить последние заботы — не поддаваясь истощающей нищете или невротическим расстройствам, вызванным эмоциональной эксплуатацией.

Каждое поколение должно найти мудрость веков в форме своей собственной мудрости. Сила у старых принимает форму мудрости во всех ее значениях — от зрелых «хитростей» до богатства знания и освобождения от временной относительности.

Мудрость, таким образом, — это особое участие в самой жизни перед лицом самой смерти.

Только такая целостность может уравнять отчаяние знания того, что ограниченная жизнь подходит к осознаваемому завершению, только такая целостность может переступить мелкое отвращение от законченного и пройденного чувства, от отчаяния, от наступления периода относительной беспомощности, которые отмечают конец, как они отмечали начало.

Конечно, есть лидеры и мыслители, которые провели долгие продуктивные жизни на должностях, на которых мудрость важна и востребована. Есть те, кто чувствует себя проверенным в многочисленном и сильном потомстве. Но они также, в конце концов, присоединяются к престарелым, ограниченным своим сужающимся пространством-временем, в котором лишь несколько вещей в своей самодостаточной форме издают последний шепот подтверждения.

Часть 3. Бремя идентичности: индивидуальное и историческое

(из цикла лекций