и в ноябре 1750 года издатели разослали восемь тысяч экземпляров проспекта, написанного Дидро. (В 1950 году французское правительство перепечатало его в память об этом событии). В нем сообщалось, что компания известных литераторов, экспертов и специалистов предлагает собрать существующие знания в области искусств и наук в упорядоченное целое, расположенное в алфавитном порядке и снабженное перекрестными ссылками, которые облегчат использование учеными и студентами. «Слово «энциклопедия», — говорилось в проспекте, — означает взаимосвязь наук»; буквально оно означало обучение, собранное в круг. По словам Дидро, знания не только сильно расширились, но и возникла острая необходимость в их распространении; они не принесут пользы, если ими не поделиться. Все это, согласно проспекту, должно было быть сжато в восемь томов текста и два тома пластин. Стоимость подписки на комплект составляла 280 ливров, которые выплачивались девятью частями. Издание должно было быть завершено за два года. В ретроспективе этот проспект выглядит как одно из первых объявлений о том, что началось господство науки и что для спасения человечества была предложена новая вера.

Отклик на проспект был вдохновляющим, особенно со стороны высшего среднего класса. После смерти мадам Жеффрен стало известно, что она и ее муж внесли более 500 000 ливров на расходы «Энциклопедии».23 С выходом этого труда во Франции и «Словаря» Джонсона (1755) в Англии европейская литература заявила о своей независимости от аристократов и подневольных посвящений и обратилась к широкой публике, чьим взором и голосом она хотела быть. Энциклопедия» стала самым знаменитым из всех экспериментов по популяризации знаний.24

Первый том вышел 28 июня 1751 года. Он содержал 914 больших двухколонных страниц формата фолио. Фронтиспис, выгравированный Чарльзом Кошеном, был типичным для XVIII века: на нем было изображено человечество, стремящееся к знаниям, которые представляла прекрасная женщина в диафанической марле. Название впечатляло: Encyclopédie, ou Dictionnaire raisonné des sciences, des arts, et des métiers, par une Société de gens de lettres. Mise en ordre et publiée par M. Diderot… et quant à la partie mathématique par M. d'Alembert…. Avec approbation et privilege du Rot. Том был благоразумно посвящен «Монсеньору графу д'Аржансону, государственному и военному министру и секретарю». Он не был энциклопедическим в нашем современном понимании: в него не предполагалось включать биографии или историю; но некоторые биографии, как ни странно, приводились с указанием места рождения человека. С другой стороны, это был отчасти словарь, в котором давались определения многих терминов, перечислялись синонимы и приводились грамматические правила.

Самой запоминающейся частью первого тома стали «Предварительные рассуждения». Д'Алембер был выбран для ее написания, поскольку был известен и как ведущий ученый, и как мастер французской прозы. Несмотря на эти отличия, он жил в стоической бедности в Париже. Когда Вольтер описал величественный вид, открывающийся из Les Délices, д'Алембер ответил ему: «Вы пишете мне из своей постели, откуда вам открывается вид на десять лье озера, а я отвечаю вам из своей норы, откуда мне открывается клочок неба длиной в три эллинга».25 Он был агностиком, но не присоединялся к публичной критике церкви. В «Discours» он пытался обезоружить церковную оппозицию:

Природа человека — непроницаемая тайна, если просвещаться только разумом. То же самое можно сказать о нашем существовании в настоящем и будущем, о сущности Существа, которому мы обязаны своим существованием, и о том, какого поклонения оно от нас требует. Поэтому нет ничего более необходимого для нас, чем открытая религия, которая наставляет нас в столь разнообразных вопросах.26

Он извинился перед Вольтером за эти поклоны: «Такие фразы, как эти, относятся к нотариальному стилю и служат лишь паспортами для истин, которые мы хотим установить…. Время научит людей отличать то, что мы думали, от того, что мы говорили».27

В соответствии с предложением Фрэнсиса Бэкона, в «Предварительных рассуждениях» все знания были классифицированы в зависимости от того, к какой умственной способности они относятся. Так, история попала в раздел «Память», наука — в раздел «Философия», теология — в раздел «Рассудок»; литература и искусство — в раздел «Воображение». Дидро и д'Алембер гордились этой схемой и сделали на ее основе, в виде складной вставки после «Discours», таблицу знаний, вызвавшую в свое время большое восхищение. После Бэкона самое сильное влияние на «Энциклопедию» оказал Локк. «Именно ощущениям мы обязаны всеми нашими идеями», — говорится в «Discours». Из этого утверждения редакторы надеялись в течение восьми томов вывести целую философию: естественную религию, которая свела бы Бога к первоначальному толчку, естественную психологию, которая сделала бы разум функцией тела, и естественную этику, которая определила бы добродетель в терминах обязанностей человека перед человеком, а не перед Богом. Эта программа осторожно намечена в «Discours».

От этих первых принципов д'Алембер перешел к рассмотрению истории науки и философии. Он восхвалял древних, порицал Средневековье и радовался Ренессансу.

Мы были бы несправедливы, если бы не признали наш долг перед Италией. Именно от нее мы получили науки, которые впоследствии принесли столь обильные плоды во всей Европе; именно ей, прежде всего, мы обязаны изяществом искусства и хорошим вкусом, которые она снабдила нас столь большим количеством неподражаемых образцов.28

Герои современной мысли пришли за лаврами:

Во главе этих прославленных личностей следует поставить бессмертного канцлера Англии Фрэнсиса Бэкона, чьи труды, столь справедливо почитаемые… заслуживают нашего изучения даже больше, чем похвалы. Когда мы рассматриваем здравые и просторные взгляды этого великого человека, множество предметов, рассмотренных его умом, смелость его стиля, в котором повсюду сочетались самые возвышенные образы с самой строгой точностью, мы склонны считать его самым великим, самым универсальным и самым красноречивым из философов».29

Д'Алембер показал, как глубокий гений Декарта, столь плодовитый в математике, был заторможен в философии религиозными преследованиями:

Декарт, по крайней мере, осмелился показать бдительным умам, как освободиться от ига схоластики, мнений, авторитетов — словом, от предрассудков и варварства; и этим восстанием, плоды которого мы сегодня собираем, он оказал философии услугу, возможно, более трудную, чем все те, которыми она обязана его знаменитым преемникам. Мы можем рассматривать его как вождя заклятой группы, у которого хватило мужества возглавить восстание против деспотической и произвольной власти, и который своей вдохновляющей решимостью заложил основы правительства, более справедливого и благожелательного, чем то, которое он смог дожить до своего времени. Если он закончил тем, что