знал, как выучить любую собаку, кроме кошки, ходить на задних лапах. Он мог съесть десять эскимо, а мог и не съесть — для воспитания воли. Он знал всех хоккеистов и одного академика. Он много чего знал, потому что папин телевизор был с большим экраном.

Однажды, познавая мир глубже, Вася перед сном прочел в журнале статью «Гигиена брака». Понятно было все. Что гигиена — это мытье рук перед едой, он знал давно. Слово же «брак» показалось слегка ту­манным, хотя если отбросить «б», то получался зна­комый рак.

На следующее утро, когда папа уже отругался пос­ле пойманной в кофе бигудинки, а мама перестала ру­гать чертово равноправие, и они начали собираться на работу, Вася спросил, упаковывая рогатку в порт­фель:

— А что такое — состоять в браке?

— Состоять в браке, — оживилась мама, — это значит тетя по утрам готовит дяде кофе, а сама пить не успевает.

— Состоять в браке, это когда тетя кипятит бурду и думает, что варит натуральный кофе, сама это пой­ло, естественно, не пьет, а на работе выкушивает ка­као, — радостно подтвердил папа.

— Вася, это когда дядя портит нервы тете, потому что на работе не может справиться с планом.

— Сынок, это когда тетя портит нервы дяде, по­тому что купленная шляпка сидит на ней, как каска на солдате.

— Это когда тетя, Василий, не имеет права ку­пить себе сумочку.

— Правильно, сын мой, это когда тетя не имеет права купить себе пятую сумочку.

— Это когда дядя, Васечка, живет с тетей для того, чтобы она его обслуживала.

— Сын, это когда тетя живет с дядей, чтобы при­карманивать его зарплату.

— Брак, Васятка, это когда тетя работает рабы­ней у дяди.

— Правильно, сынок. Я только добавлю, что ра­быня целый день бегает по ателье, уволить ее запре­щает нарсуд, а продать — никто не купит.

— Состоять в браке, Васильчик, это связаться с ничтожеством и делать вид, что живешь с мужчи­ной.

— Состоять в браке, сынку, это связаться с теткой и делать вид, что живешь с женщиной.

— Вась, вступить в брак может только женщина без царя в голове.

— Ха-ха-ха, сын. Наконец-то мы слышим призна­ние насчет собственной головы. Между прочим, муж­чина может вступить в брак только в сильную жару, перегрев темечко.

— Хэ-хэ-хэ, Василек. Наконец-то мы слышим при­знание насчет темечка. Кстати, состоять с ним в бра­ке— это значит состоять на учете в психиатрическом диспансере.

— Состоять в браке, сын, это значит интеллигент­ному человеку беседовать с дружинниками по поводу разбитой тарелки в собственной квартире.

— Интеллигентный человек, Василек, не будет бить тарелку из сервиза, а разобьет тарелку поде­шевле.

— Интеллигентный человек, сын мой, будет бить именно ту тарелку, которую ему наденут на голову.

— Ни одна женщина, Василек, не утерпит, когда ее макароны назовут веревками.

— А мужчина, сын мой, обязан их жевать, хотя второй год просит испечь блинов.

— В былые времена, Василек, если мужчина хотел блинов, то ехал на мельницу за мукой.

— У меня, сын мой, нет лошади, чтобы поехать на мельницу...

Длинный звонок прекратил нарастающий распад семейных альфа- и бета-частиц. Папа открыл дверь. На пороге стоял Вася.

— Как?! Разве ты вышел? — удивился папа, судорожно завязывая галстук.

— Куда ты выбегал? — спросила мама, надевая шляпку.

— Я из школы — четыре урока было. Мам, обедать будем?

Баллада о дурачке

А про умного неинтересно. Умный и виду не подаст.

На шумной улице ключом била жизнь в сияющий фа­сад «Главмастодонтсбыта», а за фасадом энергично били баклуши.

Баклуша — это сложный прибор, который надо слегка разбить для списания.

Отвислоногов ринулся к директору:

— Опять баклуши бьем?

— А тебе жалко? Новые получим!

— Мне принципы не позволяют. Я напишу туда. Отвислоногов показал в небо, а директор показал зубы благородного металла:

— Опять на принцип полез, как на пьедестал,— стоять красиво, да неудобно. Смотри не упади.

Отвислоногов носил принципы в кармане. Это не страшно, если не забывать их вытаскивать. Положил он принципы перед собой и написал докладную.

Приехала особая комиссия. В «Мастодонте» вы­красили баклуши в розовый цвет, аккуратно сложили штабелями и начали работать до первой испарины. Уехала особая комиссия. Вытащили баклуши и столь­ко набили, что вышла им премия.

Собрал директор правые руки и стал ими делить:

— Отвислоногову ни шиша. С принципа на квас перебьется.

Руки заулыбались, как от неприличного анекдота:

— Умственно чокнутый.

— Интересно, лечится?

— Шибко лопушистый!

Директор довольно лоснился и потирал правые ру­ки. Нравился дурачок им своей глупостью. Как-то ря­дом с ним интеллигентнее выглядишь.

Понуро возвращался Отвислоногов домой без пре­мии. Заныла у него душа, ибо на пороге стояла жена, рассчитанная на умного.

Все смешалось в доме Отвислоноговых. А когда прояснилось, что обеда на почве премии не видать, уткнулся он с горя в телевизор.

Дома Отвислоногов принципов не употреблял, а клал их в стакан с водой. Поразмыслив с часик, жена взяла острый нож. Она знала, что делать.

На следующий день Отвислоногов проснулся жи­вой, положил принципы в карман и поехал в учрежде­ние. Вдруг стало ему в трамвае легко не по сезону.

— Вы не садитесь? — спросил старичок, протискиваясь к месту.

— От дурака слышу, — буркнул Отвислоногов и плюхнулся на свободное место.

Вошел он в «Главмастодонтсбыт» и по привычке полез в карман за принципами. А вместо них дыра в кармане, величиной с консервную банку. Гикнул Отвислоногов на весь «Мастодонт», схватил самую до­рогую баклушу да как грохнет об пол. Весь день бил, только дефицитные черепки летели.

Баклуша — это сложный прибор, без которого не сбудешь мастодонта.

Директор развел руками:

— Поумнел. Дадим премию — наш человек.

Входил теперь Отвислоногов в директорский каби­нет, как в сапог своего размера. На совещаниях он подгмыкивал шефу, будто хотел что-то сказать, толь­ко не знал что. Учреждение стопроцентно охватилось умными.

Вечером Отвислоногов возвращался домой, где его поджидала жена с кастрюлей отрубленных бифштек­сов.

В «Главмастодонтсбыте» задерживался только главбух, который возмущенно переводил битые баклу­ши в деньги. Но ему оставался год до пенсии.

Похороны