Очнулся уже там. Было очень легко, как после бани. Я понял, что наконец-то мой дух одержал победу над плотью. Наверху, или где там, это ни мне, ни моим знакомым не удавалось. А у того приятеля, который меня подтолкнул, плоть достигла девяноста килограм­мов.

Ко мне подошел человек, ангел не ангел, но розо­венький.

— Куда вы хотите — в рай или в ад? — культурно спросил он.

Меня это порядком удивило. Жизнь, не спрашивая, отправляла меня всегда только в последний.

— Нельзя ли посмотреть? — осторожно спросил я ангела, потому что вот так же, не посмотрев в уни­вермаге костюма, купил импортный комбинезон.

Он молча пошел, перепархивая с камня на камень, а я запорхал вослед.

Мы подошли к вековому саду, где яблони, могучие, как столетние дубы, переспелыми плодами закрывали солнце. Между деревьев, как в коллективном садовод­стве, белели маленькие домики. На короткой травке кучками сидели и лежали люди. На мужчинах были плащи «болонья», а на женщинах — тоже. Перед каж­дой группой харчами и бутылками ломилась ска­терть-самобранка, но брани слышно не было, — не по- загробному орали транзисторы. Пожилые перебрасы­вались в картишки, средние стреляли доминишком, а юные, бренча гитарами, целовались. И все пили и ели, побрасывая в траву огрызки райских яблок.

— Это рай, — радостно догадался я и было рва­нулся забить «козла».

— Нет, это ад, — грустно сказал ангел.

— Они же отдыхают?

— Нет, они так живут.

«Тоже неплохо», — подумал я про себя и полюбо­пытствовал:

— А что это за люди... были?

— Дураки, — просто сказал ангел.

Я был шокирован. У нас наверху, или где там, ду­раков называть дураками было не принято. Чью-нибудь глупость рассортировывали на недостатки, и в этом был смысл, ибо любой недостаток можно ис­править, а глупость — штука прочная.

— Мы всем показываем. И многие просятся в ад, — объяснил ангел и повел меня в рай.

Мы подошли к безмерной площади, которая играла гулом и гомоном.

— Греко-римская секция, начнем с нее, — сказал ангел.

— Неужели с тех пор?

— У нас нет пор ни тех, ни этих. У нас вечность. Смотрите, это воины и герои копают глину для амфор.

Статные герои с бронзовыми мускулами, казалось, горели на солнце. На медных лбах, как битое стекло, блестели капельки пота. Воины выворачивали из карьера большие глыбы голубой, дымящейся на солн­це, влажной глины, перебрасываясь своими греко­римскими шуточками. Любого из них взял бы наш кинорежиссер на роль положительного героя.

Мы пошли дальше. На следующем поле люди в пышных одеждах и с благородными лицами месили глину. Они это делали гордо, независимо и величе­ственно, будто попирали прах своих врагов.

— Цезари, консулы, трибуны... — объяснил ангел.

— Ого, — удивился я, — цезари, а месят глину.

— Не понимаю? — переспросил ангел.

— Ну как же, цезари, а месят глину.

Бестолковый ангел непонимающе смотрел на меня.

— Я ведь что говорю: все-таки цезари, а месят гли­ну. Им бы персональную пенсию, дачу бы...

Ангел пожал плечами, и мы пошли дальше. Что-то мы друг друга не понимали, а я привык с начальни­ками контачить.

Серебристая дорожка привела к бородатым мед­лительным людям. С отрешенными лицами вертели они гончарные круги, и перед каждым лежала длин­ная лента чистой бумаги. Изредка какой-нибудь боро­дач вскакивал и быстро писал.

— Это философы, нашли гармоническую форму, — объяснил ангел.

Философ рядом с нами сорвался с места и застро­чил по свитку, сев в глиняное тесто, которое плотски чавкнуло. Лицо философа светилось блаженством, будто он выиграл автомобиль.

— Куда же идет столько посуды? — поинтересо­вался я.

— С вином в ад.

— Ничего себе устроились.

— Они получают райское блаженство.

— Еще бы, когда на них вкалывают.

— Я говорю про этих, — и он показал рукой на философов.

Ангел запорхал дальше. Я семенил за ним и думал о здешних странностях, когда одни для блаженства работают на других.

Дорога порозовела, и запах цветов залил нас. Мы очутились в винограднике и цветнике. Меня сразу взяла истома, и я по привычке подумал насчет обеден­ного перерыва.

Перед нами проскочила красивая женщина в чем-то белом. Мне показалось, что это Афродита в накину­той простыне. Присмотревшись, я увидел таких Афро­дит под каждой лозой.

— Гм, в простынях...

— В туниках, — поправил ангел.

— Мегеры, — уважительно сказал я.

— Гетеры, — опять поправил он. — Ждут работни­ков рая.

— Молодцы, покончили с распущенным образом жизни, — польстил я ангелу, намекая на его воспита­тельную роль.

Он опять пожал плечами. Мне надоело ходить с непонимающим представителем того света, и я уже облюбовал свое вечное пристанище. В конце концов, мое писательство давало мне возможность более ши­рокого выбора. Рай отпадал, ибо прослыть дураком на всю вечность мне не хотелось. Будут знакомые уми­рать, увидят...

— Уважаемый, — сказал я, — давай не будем пор­хать. Вот они лепят, а я хочу эти горшки обжигать.

— Вы разве бог? — удивился ангел.

— Не боги горшки обжигают, — обрезал я служ­биста.

— Только боги.

— Как же так, — оторопел я. — Вот у нас, кто про­бился, тот и обжигает. У меня же высшее образование!

Ангел посмотрел на меня как на дурака. Я испу­гался — не отправил бы в ад к тунеядцам.

Да, ходить больше не будем, — мягко сказал он. В ад вы не хотите, но рая еще недостойны. Вам надо начинать сначала...

— Копать глину с воинами?

— Нет, мыть им ноги после работы.

— Скажите, — поспешно спросил я, — а до бога можно дослужиться... или выучиться?

— Богом можно только стать.

Ангел поднял руку, и я очутился среди героев. В руках у меня блестел медный таз. Я зачерпнул в роднике холодной бесцветной воды и со словами «ноги мыть да воду пить» поставил перед первым вои­ном. Он сунул в нее раскаленную оранжевую ногу. Я смывал мглистую глину и думал, что мой хитрый приятель-критик наверняка попрется в ад на травку.

Интересно, полагается мне мегера?

Сплошные определения

Вася, ученик третьего класса, знал устройство папиного телевизора, маминого пылесоса и