— Отдыхаешь? — неуверенно спросил я.

— Пишу.

— Чего пишешь?

— Ее.

— Молодец. Кого ее?

— Диссертацию.

Вадим предложил пройтись с ним в Публичку. Де­лать мне все равно было нечего, и я согласился.

Когда мы вошли в зал, я торжественно притих, как в церкви. Огромное помещение было плотно уставлено столами, за которыми поникли молодые люди. Мы еле отыскали свободные места.

— Они углубляют знания? — шепотом спросил я Вадима.

— Как бы не так! Они пишут диссертации.

По залу перепархивал легкий шелест. Поблески­вали очки. Поскрипывали авторучки.

Работница библиотеки открыла форточки. Свежий воздух потоком приятно побежал по ногам.

— Вот та девица пишет о романтике, — показал Вадим на соседний стол.

Девица сморщилась, зябко шевельнула плечами и пошла в коридор к паровому отоплению.

— А этот ничего не пишет, — нашел я парня, кото­рый разгадывал кроссворд.

— Как бы не так! У него тема насчет истории ша­рад и лабиринтов.

Вадим разложил туго набитые папки. Интеллекту­альная морщинка обозначилась резче.

— А у тебя какая тема? — спросил я.

— История водопровода и канализации. Начал я с водопровода, еще сработанного рабами Рима.

— И про санузлы! — удивился я.

— Есть одна глава, но она увязана с кибернети­кой, — значительно ответил Вадим.

В эту ночь я ворочался. В меня заползало беспо­койство, едкое, как изжога. Чувство, что я чего-то упускаю, в то время как другие не упускают, заста­вило мою мысль метаться под черепом. К утру она успокоилась — выход был найден. Даже была найдена тема. Даже набросан план.

    ИСТОРИЯ ВЕЛОСИПЕДОВ

        (Диссертация)

     1. Классики о велосипедах.

     2. Конек-горбунок — художественное воплощение мечты народа о велосипеде.

     3. Трехколесный велосипед (детский).

     4. Одноколесный велосипед (цирковой).

     5. Почему нет четырехколесного велосипеда?

     6. Почему в дамском велосипеде нет мужской рамы?

     7. Велосипед и космос.

     8. Как научиться кататься на велике.

Я бросился к Вадиму. Он пробежал план.

— А ты в этом вопросе башковитый рецидивист. Мой совет: кандидатский сдашь, когда напишешь дис­сертацию. Самый проверенный способ.

— А тему надо согласовывать?

— Ты попиши, пособирай, поосмотрись, а потом будешь согласовывать. Темы любые подходят: нет практической ценности — есть теоретическая. Между прочим, сегодня видел, как один чудак на велосипеде двух девиц повез: одну на раме, другую на багажнике.

Я записал.

С этого момента моя жизнь изменилась. Я купил великолепную папку, килограммов на тридцать чистой бумаги, и каждый вечер усаживался в Публичке ря­дом с Вадимом. Чем больше я писал, тем больше по­являлось материала. Он обладал свойством цепляться за все, что находилось поблизости. От велосипеда я как-то перешел к колесу, от колеса к спице, от спицы к вязанию, от вязания к положению женщины в древ­нем Вавилоне. Диссертация, как пылесос, засасывала все, что полегче. Я не был уверен, что не вмещу всю цивилизацию. За вечер пачка книг перерабатывалась мною в страниц пятьдесят диссертации. Папка стре­мительно набухала и обещала быть тем горшочком из сказки, который, начав варить манную кашу, уже не мог остановиться.

— Будешь защищать докторскую, — утешил Ва­дим.

На улице я не мог пропустить ни одного велосипе­да, и меня стали принимать за работника ГАИ. Имен­но на улице зародилась новая глава «Что такое нип­пель».

Изменилась и моя внешность. Лоб что-то переко­сило. Я перестал говорить глупости вслух и начал пить «Боржоми». Мой взгляд так крепко вцеплялся в пе­реносицу собеседника, что у того к ней сбегались глаза. Я научился слегка приволакивать правую ногу, что придало моей личности некоторую индивидуальность.

Во мне появился философский подход к явлениям, который удивлял своей глубиной. Если у соседа текла крыша, я не волновался, так как все течет, все изменяется. Подлец не возмущал меня, потому что бытие определило его подлое сознание. Я смеялся над ду­шевностью, ибо выяснил, что души не существует, и встал на материалистические позиции. И вообще все в мире относительно, кроме диссертации.

Однажды я вышел из Публички последним — никак не мог уложить папку. Носить ее становилось все труд­нее. Пальцы от тяжести так слипались, что приходи­лось их смазывать автолом. Хотелось взвалить папку на плечо. Только ее духовное происхождение останав­ливало меня от подобного переноса тяжестей.

Я шел пустынным переулком. Прохожих уже не было. Редкие фонари проецировали папку на стены домов в виде здорового сундука.

Не знаю почему, но около газона я замедлил шаг. Видимо, обдумывал новую главу «Как заклеить по­крышку».

Вдруг из-за куста метнулась тень, и тут же я уперся в крупноблочную грудь. У моего подбородка что-то блеснуло, и на горло легла острая металличе­ская точка.

— Гони гроши, — хрипнула грудь.

— Сколько? — судорожно проглотил я кусок пу­стоты и попытался рассмотреть лицо бандита. Оно состояло из банальной челюсти и надвинутой шляпы.

— Чего в котомке? — ткнул он ножом в папку.

Я взял диссертацию в обе руки, привстал на цы­почки, быстро поднял над головой и что есть силы хлопнул ею по шляпе, как по скопищу мух. Шляпа упала на асфальт. Бандит ласково улыбнулся и без единого замечания рухнул в цветы.

Я испуганно осмотрелся. Из-за угла выскочили еще двое и бросились ко мне. Я приготовил диссерта­цию.

— Где он? — спросил один.

— Кто? — поинтересовался я.

— Васька Прыщ, — сказал другой. — Мы из уго­ловного розыска, две недели его ловим.

— Ах, Васька, — и я показал на цветы.

Они удивленно полезли в маргаритки.

— Контужен, — установил один. — Чем вы его так?

Я показал папку, посреди которой была круглая вмятина формы Васькиной головы.

— Со свинцом? — почтительно спросил второй.

— Нет, но диссертация железная, — ответил я.

На второй день меня вызвали. Начальник уголов­ного розыска наградил меня ценным подарком, пожал руку и попросил передать папку в музей криминали­стики. Я согласился. Им такой экспонат больше не по­падется, а мне написать диссертацию — как выпить кружку пива. У меня уже забродила новая тема: «Стрижка и брижка на Древней Руси».

Все-таки удивительная штука — диссертация. Я вот ее и не дописал, а пользу обществу уже принес. А если бы дописал?

Там

Пока во мне находили способности, я чувствовал себя человеком. Когда нашли талант, я отвадил всех инакомыслящих. А когда приятель-критик обна­ружил во мне гениальность — у меня закружилась го­лова, и я