— Неужели умер? — охнул Негодуйко и с готовностью закатал чертеж.

— Хороший был мужик, — грустно отозвался из-под кульмана Проулочкин. — А кто помер-то?

— Этот... Афанасин, — уточнил Спиримидонов и обмяк на стул. — Сейчас председатель месткома ска­зал: умер, мол, Афанасин, надо бы сегодня схоро­нить.

— Уже хоронить! — ужаснулся Негодуйко.

— Приличный был человек, — подошел к ним Проулочкин. — Это который Афанасин? Из отдела сбыта?

— Разве это имеет значение? — философским ба­сом ответил Спиримидонов. — Человек умер, который звучал гордо!

— Точно, — подтвердил Проулочкин, — у него го­лос, как труба, звучал. Хороший был парень, горла­стый.

— Пожалуй, — засмущался Негодуйко, мягкий че­ловек с жесткой цигейковой бородой,— скинемся по денежке?

— Помянем, — решил Спиримидонов, которого слушались как по должности, так и ввиду огромного тыквообразного живота.

В магазин послали Проулочкина, поскольку он был маленький, с серыми волосами, в сером костюме и везде проскальзывал, как та серая мышка.

Через десять минут Спиримидонов рейсфедером выковырнул пробку, Негодуйко налил воды в ватмановый кулек, а Проулочкин разрезал лекалом на тро­их семьдесят пять граммов докторской колбасы.

— Да, — задумчиво сказал Спиримидонов, когда выпили по первой и последней, потому что бутылка опорожнилась разом, — такое событие, считай, быва­ет однажды.

— Как же, — возразил Проулочкин, — когда Нафигов умер, мы тоже поминали.

— Я говорю, у Афанасина такое событие раз в жизни, — строго посмотрел на него Спиримидонов и добавил: — У нас-то, дай бог, будут еще поминки.

Обескураженный взглядом старшего, Проулочкин сунул руку за кульман, пошарил там и вышарил вто­рую бутылку.

— Афанасин достоин, — поощрительно кивнул Спиримидонов. — Вот только с колбасой мы поспешили.

Проулочкин пошарил за кульманом, но колбасы там не было, потому что он съел ее по дороге. При­шлось выпить под кулек с водой.

— Музыку бы сейчас, — мечтательно промечтал Негодуйко, который играл на редких инструментах: пиле, кулоне и клавикордах, но мог и на мясорубке, если она без фарша.

— Траурный марш бы спеть, — поддержал Спиримидонов и, покрывшись мелкими каплями, как све­жий сыр слезой, грянул на все учреждение: — «Как же нам не веселиться, не скучать от разных бед».

Негодуйко побежал к двери посмотреть, нет ли кого близко.

— Да никого нет, — успокоил его Проулочкин,— наверное, все на обеде...

— На обеде?! — перестал петь Спиримидонов.— Да все на кладбище наверняка поехали, а мы тут си­дим!

На улицу они выбрались гуськом, как на военную операцию. Так бы и шли до самой трамвайной оста­новки, не попадись им магазин с вывеской «Виноград­ные и другие вина». Выпив по стаканчику виноград­ных вин за здоровье товарища Афанасина, они выпи­ли по стаканчику других вин за то, чтобы у Афанаси­на там, наверху, все было хорошо, а не как у них здесь, внизу.

В трамвай они вошли гуськом, да в трамвай иначе и не войдешь.

— Скажите, — обратился Негодуйко к старичку,— мы попадем на кладбище?

— Обязательно, — заверил старичок.

— Еще неизвестно, кто из нас быстрей туда попадет, — поддержал он беседу со старичком.

— Граждане, — плаксиво, но торжественно обра­тился Спиримидонов к людям, — вы едете домой смо­треть... эти... теле... зиверы. А наш верный товарищ Афанасин пал на боевом посту...

— От руки бандита, — добавил Проулочкин.

— Смертью храбрых под кульман, — уточнил Не­годуйко и сел на пол надеть ботинок, который он нес от магазина до трамвая в зубах.

Смущенные люди встали как один.

— Граждане, — гордо отказался сесть Спиримидо­нов,— сегодня вы будете спать в кроватях... А наш друг будет спать в яме...

— Один, — всхлипнул на весь трамвай Проулоч­кин.

— Беспросветным сном, — встал с пола Негодуйко.

Спиримидонов еще долго объяснял публике, что если бы премию платили ежемесячно и поровну, то Афанасин век бы не умер — не такой он дурак, да и мужик был здоровый, по два комплексных обеда съе­дал. Они чуть не проехали из-за Негодуйко, который познакомился с девушкой и пригласил ее на похороны.

На кладбище вошли гуськом, как на военную опе­рацию. Спиримидонов замер у здорового мраморного пьедестала и уставился на льва, который лежал на нем и в свою очередь мраморно уставился на Спиримидонова.

— Афанасину бы такого, — сказал он (не лев, а Спиримидонов).

— Сейчас отнесем, — заверил Негодуйко и вцепил­ся в тот бок гробницы, где было высечено: «Купец 2-й гильдии Ерундаев Н. Ф.».

— Отставить, — приказал Спиримидонов, — у не­го грива обломана.

Они пошли гуськом по аллее, как охотники по тро­пе: впереди тянул старший, как электровоз вагоны. Вторым держался Проулочкин, оглушительно крякая в тишине кладбища. Третьим переступал двумя нога­ми Негодуйко, иногда припадая на третью руку.

— Где... могила? — спросил Спиримидонов у зам­шелого креста.

— Вона, — ответил за него Проулочкин, показы­вая на свежую землю.

Они подошли к яме, у которой еще никого не было.

— Опередили мы Афанасина, — решил старший.

— Хотя б местком соломки подстелил, — заглянул в могилу Негодуйко, забравшись на свеженасыпанный бугор глины. — Платишь-платишь взносы, а как тру­дящемуся подстелить соломки...

— Теперь хоронят в гробах, — объяснил Спирими­донов.

Вдруг глиняный бугор под Негодуйко задрожал, побежал комочками, поехал, и, взмахнув над головой руками, как балерина в танце, он исчез в яме. Извест­ное дело, глина скользкая — из нее кирпичи делают.

— Не расплющился? — спросил его Проулочкин, подползая к краю.

— А тут... тихо, — сообщил Негодуйко могильным голосом, зевнул, лег на бок и ржаво запел носом.

— Чужое хапает, — справедливо решил Спирими­донов и приказал: — А ну-ка вытащи его за бороду!

Но тут их внимание привлекла процессия, которая пересекла кладбище и подошла к ним.

— Кого вы там принесли? — подозрительно спро­сил Спиримидонов, рассматривая четырех мужчин.

По количеству рук, ног и глаз они походили на своих сотрудников, но лица почему-то были другие. И уж совсем другим стал Афанасин — сильно изме­нился парень.

— Почернел-то как, — вздохнул Проулочкин и строго крикнул: — А почему хороним без гроба, това­рищи?! Как платить взносы...

— Да это не Афанасин! — присмотрелся Спиримидонов. — Афанасии был короче размером.

— Что вы тут делаете? — спросил первый мужчи­на, махнул рукой остальным, и они сбросили на траву просмоленный телеграфный столб.

— Ничего себе обращение с покойным членом профсоюза! —