— Повернись.

Он потянулся к короткому кожаному хлысту для верховой езды, висевшему на вешалке позади него на стене кухни среди кастрюль и сковородок.

— Подними руки, — сказал он.

Он начал с живота.

* * *

Он лежал на простынях, опьяненный слишком большим количеством виски и слишком малым количеством жирной итальянской еды, и слышал, как она ворочается в ящике, который он соорудил для нее под кроватью. Он знал, что ей трудно заснуть. У нее болят соски. Спина болит от татуировки. Бедра и живот до сих пор болят.

В этом не было ничего нового. За четыре года, прошедшие с тех пор, как он нашел ее на парковке в "Кей Март" и затащил в машину с помощью игрушечного пистолета, боль стала для нее привычной. Таких ночей была тысяча. Сегодняшняя ночь отличалась только тем, что он снова надеялся трахнуть ее. Возможно, его возбуждение перейдет в ее собственное возбуждение и — в ребенка. Он хотел ребенка, потому что он стал бы ее продолжением, когда ее не станет. Но этого не происходило. Он знал, что и не произойдет.

Внутри ящика было темно, как в могиле. Он это знал. Он сам опробовал его, чтобы проверить, работают ли ролики, и обнаружил, что там еще темнее, чем в подвале, где он держал ее первые два года плена, слушая, как она хнычет, прося освободить ее, позволить позвонить родителям, сходить в туалет, или ослабить проволочные кандалы на запястьях, — пока, она, наконец, не перестала хныкать и вообще надолго замолчала.

Ящик был лучше, чем подвал, и темнее. Это было то, чего она заслуживала. Быть похороненной там.

То, что он любил ее, было грехом.

— Бесплодным, — пробормотал он.

И, наконец, заснул.

* * *

На следующий день был понедельник, и он, как обычно, ушел на работу, оставив ее связанной, обнаженной в ящике под кроватью. В узах не было особой необходимости. Узы были просто обычным делом. Более трех лет назад она дважды пыталась сбежать от него в течение одного месяца, и он отговаривал ее раскаленным лезвием кухонного ножа, внушая, что у него повсюду связи, что он — часть какой-то огромной преступной машины и, что если она попытается сбежать в третий раз, сначала ее мать, а потом и отец погибнут от несчастного случая, подкрепив это тем, что у него есть их адрес и адрес фирмы ее отца в его записной книжке, и он даже знает марку, модель и год выпуска машины, стоящей у их дома.

Он часто рассказывал ей истории об этой преступной сети, в основном об их жестокости в вопросах возмездия. Он сказал, что ее имя занесено в их центральный компьютер и если с ним что-то случится, если он умрет или будет арестован, они будут обязаны найти ее и замучить до смерти в соответствии со своим кодексом. В своих рассказах он с любовью описывал эти пытки, и она вскоре поверила в них.

Она больше не пыталась убежать.

Он вернулся с работы в полдень, чтобы дать ей поесть и сходить в туалет, и увидел, что у нее снова начались месячные. В первый день у нее всегда были обильные выделения. Он заставил ее сменить тонкие серые простыни в ящике, прежде чем снова уложить ее внутрь. Месячные означали, что он, вероятно, не захочет прикасаться к ней в течение нескольких дней. Скорее всего, он просто будет смотреть кабельное телевидение.

Вечерами он приходил домой с литром скотча, смотрел программу "Nick at Nite" и забывал, что она там моет посуду, стирает белье и даже пылесосит, если делал звук достаточно громким. Он забывал, как пользоваться телефоном, забывал о своем чертовом начальнике, забывал давно умершую женщину, в чьем доме он жил, хотя ее призрак был повсюду. Он немного разомлевал и думал: Ма, если бы ты могла меня сейчас видеть.

На четвертую ночь он трахнул ее.

Он должен был быть пьяным в стельку, чтобы трахнуть ее, потому что внутри нее все еще текла кровь, остатки крови, но трахать ее пьяным в стельку тоже было не ново, и он тянул и тянул за кольца в ее сосках, пока она не закричала, а он вошел в нее сзади с силой, которая поразила его. Должно быть, он действительно был пьян в стельку, потому что, когда он упал позади нее поперек кровати, а она отстранилась, ему показалось, что он увидел не одну розу, а две, ответвляющиеся от одного центрального стебля, который изгибался вдоль ее лопаток.

Ему даже показалось, что он почувствовал их запах.

На следующую ночь он, без сомнения был пьян в стельку и был в ярости.

— Хочешь позвонить родителям? Мы снова возвращаемся к этому дерьму? Ты опять несешь эту чушь?

У него по всему дому были разбросаны всевозможные хлысты как раз для таких случаев, когда он нуждался в них немедленно и не хотел искать, а этот хлыст на каминной полке в гостиной был длинным и тонким. Он предназначался для того, чтобы причинять боль, и в него были воткнуты шипы, чтобы пускать кровь.

Она знала, что это за хлыст, но не убежала, а просто стояла и смотрела на него с вызовом. Он-то думал, что она давно ему покорилась.

— Раздевайся.

Она не пошевелилась.

Поэтому он избивал ее одетую.

На ней были только легкая летняя юбка и блузка, которые он выбрал для нее в "Кей Март", и когда он закончил, они клочьями свисали с ее бедер и плеч, заляпанных кровью.

Он уложил ее в ванну, наполнил ее и закрыл дверь.

К тому времени, как она снова вышла, он прикончил бутылку. Он наблюдал, как она покорно заползла в ящик и закатилась под кровать за мгновение до того, как он уснул в тяжелом мягком кресле перед телевизором.

Она была обнажена. Рубцы на ее теле выглядели как побеги, наползающие друг на друга и пересекающиеся внутри ее плоти — спелые красные раны, которые металлические шипы сделали похожими на маленькие цветки.

* * *

А потом снова были выходные.

В субботу он оставил ее одну, чувствуя себя неловко из-за избиения предыдущей ночью. Хотя она его и спровоцировала.

Девушка держалась на расстоянии. Она приготовила обед, вручила ему список покупок, а когда он вернулся с продуктами, она стояла на коленях и драила пол на кухне. На ней были старая кофта и спортивные штаны,