Шрифт:
Закладка:
В тринадцать лет книги в основном приводили меня в ужас. Приходилось пропускать многие слова и страницы, которых я не понимала. Но я знала, кто такая Жанна д’Арк, потому что о ней рассказала сестра. Девочка-женщина с войной внутри. С голосом бога-отца в голове. И я знала, что, продолжив читать, не смогу миновать ее сожжения. Я одновременно и не хотела этого, и не могла остановиться.
Жанну д’Арк сожгли на странице 341. Вместо тернового венца на нее надели высокую бумажную митру. Жанна оставалась жива, пока огонь не добрался до головы. Людям были явлены всевозможные чудеса: кто-то видел, как из ее черепа вылетел голубь. Несмотря на масло, серу и горючую жидкость, ее внутренности и сердце не превратились в пепел. Палачу пришлось выбросить их в Сену.
Я видела ее. И всю сцену. Представляла запах. Видела, как занялись ее волосы. Как проступили очертания черепа, как показались челюсть и зубы. Слышала ее страшный смех или крик прямо перед тем, как она сгорела дотла.
Я прочитала эту книгу в тринадцать. Почитай отца своего. Сочинять истории — безнравственно.
До конца своей жизни я — горящая девочка.
Образ горящей на костре Жанны д’Арк полыхал внутри меня новой религией. Ее лицо, обращенное к небу. Ее вера, крепкая, как священная война. И постоянный голос отца в голове. Как у меня. Господи. Что такое тощий мужчина, прибитый к дереву, в сравнении с пылающей женщиной-воином? Я присвоила себе ее огненный образ и навсегда бросила верить в бога-отца.
Я не испытывала ненависти к огню. Я ненавидела людей, которые ей не поверили. И отца, который позволил ей сгореть. И мужчин, которые… мне кажется, я ненавидела всех мужчин. Чем чаще я с ними сталкивалась, тем больше готова была вспыхнуть. Опасно притягивала их к своему пламени.
ВОЛОСАТЫЕ ДЕВОЧКИ
Девочки-пловчихи волосаты.
Не знаю, что вы вообще об этом знаете, но они не бреют ноги, если только речь не идет о важных командных соревнованиях — региональных, на уровне штата или национальных среди взрослых, например. Так что когда я была девочкой с едва заметными волосками, которая из своего жалкого уголка бассейна смотрела на исполинскую фигуру Нэнси Хогсхед[38], эти их волосатые ноги казались мне реально страшными. Лобковые волосы торчали как попало из-под купальников в районе бедер. Боже. По-настоящему жутко.
Ладно, вру. Не жутко. Это было завораживающе. Я не могла перестать на них пялиться. Будто дура какая-то.
Когда Джо Харшбаргер[39] принимала душ в раздевалке, всё, что я видела — это ее ноги, которые мне так отчаянно хотелось погладить, и ее маленькое пушистое особенное место — и это при том, что в детстве мне было страшно смотреть на сиськи, и пёзды, и даже лица.
Это тоже неправда. Я пырилась на сиськи и пёзды с тем же вожделением, с каким пьяница пожирает взглядом бутылку водки.
Эти волосатые женщины — они были… они были сказочными. Что я, девочка, могла знать об их обычной жизни. Студентки, чьи-то подружки, женщины, которые сушат волосы феном, ходят по торговым центрам с кошельками наготове, водят машины, — в бассейне и раздевалке они становились сказочными существами. Думаю, поэтому я помню имена многих: ту длинную, длиннее жизни, с точки зрения ребенка, женщину Джо Харшбаргер, и Эви Косенкраниус, и Карен Мо, и Ширли Бабашофф.
Линн Колелла Белл[40].
Я слонялась у раздевалки или, выйдя из маминой машины, мечтательно брела с устремленным в небо взглядом, с Линн-Колелла-Белл-Линн-Колелла-Белл-Линн-Колелла-Белл — зацикленной песней звучала она в моей голове. Линн Колелла Белл с самыми широкими плечами и самыми узкими бедрами, какие я когда-либо видела. Я чувствовала гипповентацию.
Ничего удивительно, что к двенадцати годам я едва держалась — так хотелось кого-нибудь из них укусить. О, эти их влажные тела. Поразительно, что за всё время, что я простояла под горячим душем, пялясь и пялясь, и, почти уверена, пуская слюни, я не грохнулась в обморок в мечтательном пару и не расколола себе череп.
Долгое время я думала, что со мной что-то не так, раз я хочу наброситься на одну из них и трахать, как маленькая обезьянка. Дома, оставшись одна, я ложилась на живот и баттерфляем ерзала по постели до изнеможения. Или терзала подушку, растирая ею бедра и сжимая коленями. В конце концов — чем бы это внутри меня ни было — оно стало настолько невыносимым, что пришлось прибегнуть к щеткам, расческам и резинкам для волос. Щелк.
Ага? Пробовали такое? Тогда заткнитесь.
Знаете, сейчас я думаю о том, что мне даже в голову не приходило положить что-нибудь ТУДА. У меня довольно долго не было месячных из-за спортивного тела. И никто — ни мама, ни сестра, ни друзья, ни тренер по плаванию — не потрудился мне объяснить, что это за штука такая, секс между мужчиной и женщиной. Нет, ясно, что позже я всё выяснила — спасибо телику, кино и прочему, а также рассказу моей распутной подружки Келли Гейтс, от которого рот у меня наполнился рвотой, но всё же очень долго — и, вообще-то, до сих пор, — если я садилась слишком близко к девочке, мне казалось, что я могу умереть от желания стереть себя до мяса о ее тело.
Смотрите, я не хочу сказать, что переживала маленькие девичьи влюбленности, как вы могли подумать. И у меня не было стереотипного представления, что все пловчихи — дайки, хотя потом я узнала, что многие спортсменки регулярно мастурбировали друг другу, — нет, всё было гораздо серьезнее. В смысле, я реально страдала. Как бы этот зуд ни назывался, он абсолютно точно во мне был. Каждый день на тренировках и в душевой все эти девичьи штуки были прямо у меня перед глазами. Намыленные торсы и сиськи, раскованное мытье сами знаете чего, пузырьки, ползущие вниз по их ногам и задницам. Если бы ребенка мог хватить удар от желания, я была бы мертвой женщиной.
Так что нет, я не хотела никаких девичников, никакого шопинга.
Я хотела использовать свои расчески и резинки для волос и заставить кого-нибудь… скулить.
Я засматривалась на девочек своего возраста. У Эви Косенкраниус младшая сестра была моей ровесницей. Тина Косенкраниус. Я… господи. Посмотрите на эти имена. Я и сегодня не могу просто взглянуть на них без того, чтобы в голове не начало проигрываться порно — хей, у Эви Косенкраниус
