же и создала, думала о совершенном ею выборе, вспоминала первые недели ухаживания Сато. Он отвез ее в токийский Диснейленд. От того времени, нескольких месяцев их короткого знакомства, в памяти осталась лишь эта прогулка в парке аттракционов: горячие пальцы Сато сжимают ее локоть, он тащит Рину во Дворец Золушки. Разноцветные огни подсвечивают башенки и стены замка, вокруг слышны болтовня и смех. Рино и Сато вместе с другими парочками стоят в очереди за шоколадным попкорном. Его продают в пластиковых контейнерах, сделанных в форме сказочной кареты, ручка на крыше кареты позволяет нести контейнер как сумочку. Дворец настолько популярен у влюбленных, что гуляющих здесь взрослых намного больше, чем детей. Рина помнит катание на каруселях — вихрь музыки и движения, — помнит сладкий вкус сахарной ваты на языке и ожидание, стоящее за суматохой развлечений, смешанное с тревогой, которую она старательно топит в улыбке, а затем странное и чуждое ощущение, оставшееся от поцелуя мужчины.

По мере того как ребенок внутри рос, Рина стала размышлять, насколько подлинными были их отношения с Сато. Когда пришла боль и начались схватки, она не смогла побороть панику. Ковыляя к телефону, Рина прижимала руку к животу и уговаривала ребенка немного подождать, но тщетно — плавающая внутри нее рыбка была неумолима. Острая как бритва боль охватила все тело, пронзая насквозь, — рыбка-бритва прорывалась наружу.

«Я иду, я иду», — повторяла она. Рина удивлялась, как такое крошечное существо может быть настолько отважным.

Позже, когда они с дочерью оказались дома, Сато приветствовал их возвращение помпезным букетом пышных зимних роз и уехал в офис. Рина и малышка остались вдвоем. Прижимая к себе девочку, Рина смотрела на маленькую головку, помешавшуюся у нее в ладони, на завиток черных волос на макушке, размером не больше ногтя. От прикосновения к нежной, как сахарная пудра, коже у Рины перехватывало дыхание: новорожденная девочка, новая жизнь. «Это ты, — думала Рина. — Мы все время были вместе». Снимок УЗИ, который вручили в больнице, всегда казался ей ненастоящим. Рина не могла представить себе, что создание, ради которого она появилась на свет, сейчас лежащее у нее на руках, можно запечатлеть на фото.

День клонился к вечеру, солнце медленно сползало за горизонт. Волнение, сопровождавшее Рину до рождения дочери, сменилось спокойной уверенностью. Она стояла перед окном и, покачивая на руках сверток, указывала на розовеющее небо. Малышка спала, но Рина, уткнувшись носом в лобик дочери, тихонько рассказывала ей о Токио — о том городе, в котором она родилась, и о том мире, в котором ей предстоит жить. Комната позади них была завалена подарками: плетеная колыбелька и пеленальный столик стоят в углу, белые ползунки и комбинезоны разбросаны по дивану, рядом — большая пачка памперсов. На столе в миске лежит крыжовник, крупные светло-зеленые ягоды лоснятся и готовы треснуть от спелости. Несколько дней Рина потратит на написание ответных благодарственных открыток, но сейчас на всем свете существуют только они вдвоем, она и ее дочь. Два силуэта, вырисовывающиеся на фоне предзакатного города.

Рина поцеловала головку девочки и вдохнула ее запах — запах Сумико. И стала думать обо всем том, что с ними произойдет.

НАЧАТЬ СНАЧАЛА

Профессионального сообщества фотографов и выпускавшегося им журнала, некогда известных под названием «Экспозиция», больше нет. Студию, в которой раз в квартал проводили открытые лекции и выставки, вам тоже не удастся отыскать. Да и сама узкая улочка в Гиндза[46], где располагалась редакция, с характерными для этого района домами из легкого желтого кирпича, — здания теснились и напирали друг на друга, незаметно перетекая один в другой, — давно сметена стеклянными постройками, однообразными и скучными.

Каитаро стоял под фонарем на углу улицы, сжимая в пальцах незажженную сигарету. Чиркнув зажигалкой, он прикурил, глубоко затянулся и, выдохнув длинную струю дыма, стал наблюдать за людьми, которые направлялись к укромной двери, расположенной в нише рядом с рамэн-баром[47]. Посетители поднимались по короткой крутой лестнице и исчезали внутри. Рина и Хару уже были там, но Каитаро выжидал, решив проскользнуть в зал в последний момент и устроиться в задних рядах.

В тот вечер он попросил разрешения работать без напарника, но Такеда не позволил. После знакомства на рынке, закончившегося позорным бегством, Накамуру следовало и вовсе отстранить от дела. А его неуклюжее предложение расторгнуть договор с клиентом было встречено шефом с разочарованием и даже некоторым подозрением. Попытка переубедить начальника провалилась окончательно после появления в агентстве нового сотрудника, Хару, чей послужной список удачно проведенных операций рос изо дня в день. И лишь давнее знакомство с Такедой и настойчивость Каитаро, утверждавшего, что он идеально подходит на роль любовника для данного объекта, заставили шефа смягчиться и дать ему второй шанс. Но дальнейшее участие Каитаро в деле, если ему вообще разрешено будет продолжать, зависит от сегодняшнего вечера.

Последние несколько человек вошли в здание, и он последовал за ними. Оживленный разговор и громкие голоса молодых людей эхом отдавались от стен лестничной клетки, заглушая шаги Каитаро.

Он нашел место в последнем ряду и быстро осмотрелся, отыскивая глазами Хару и Рину. Она сидела в дальнем конце комнаты, устроившись там, где ее точно не будет видно со сцены. Наблюдая за ней, Каитаро понял — Рина нервничает. Студия «Экспозиции» не была тем местом, куда она частенько заглядывала и где чувствовала себя свободно, — больше не была. Каитаро смотрел, как Рина опустила на пол сумку и скинула с пятки красный ремешок сандалии, который натер ей кожу.

Первый оратор — ученик фотографа Шумея То-маци, специализировавшегося на морском пейзаже, — приблизился к трибуне. Окинув взглядом аудиторию — фотографов-любителей и профессионалов, он кивнул человеку, сидевшему возле проектора, тот нажал на кнопку. На экране появился слайд. Лекция началась.

Едва прозвучали первые слова, Каитаро откинулся на спинку стула и вдруг понял, как давно он не был на подобных встречах. Как давно не проводил вечера, занимаясь чем-либо помимо работы. Лишь иногда, если удавалось, урывал несколько часов для сна. Ему не нравилось оставаться одному в своей квартире, и все же Каитаро предпочитал одиночество общению с коллегами из агентства. Да и все равно никого из них не заинтересовал бы разговор о том, что обсуждали в этом зале. Слушая оратора, Каитаро чувствовал, как испаряется его усталость. Витавший в воздухе дух свободы, возможность работать самостоятельно — только ты и камера — наполняли Каитаро бодростью и надеждой.

Он посмотрел на Рину. Поначалу она сидела положив ногу на ногу и завернувшись в вязаную шаль, но сейчас скинула ее