схватив короткий луч света, пронзивший облака и ударивший в серую гладь воды. Именно тогда, стоя на пустынном пляже и всматриваясь в пейзаж через объектив камеры, оценивая игру света и любуясь силой природы, она впервые почувствовала движение младенца у себя в утробе: Сумико вплыла в монохромную картинку, словно маленькая серебристая рыбка.

Надежды и мечты Рины, все, чего она хотела достичь, и все, от чего ей пришлось отказаться, было собрано в этой фотографии. Она помнила, как печатала снимок: темнота проявочной, сильный запах щелочи и эксперименты с ретушью — даже сейчас Рина мысленно видела, как ее руки порхают от проектора к листу фотобумаги, создавая идеальное соотношение света и тени. Нет, конечно, она не ждала, что Каитаро в полной мере сумеет уловить ее настроение, но Рине нравилось, как внимательно он погружается в изображение, как тщательно отслеживает композицию. И как бережно обращается с фотографией: прежде чем положить ее на стол, Каитаро аккуратно смахнул крошки, — а заметив, что он держит фотографию за самый край, чтобы не замаслить бумагу, она невольно улыбнулась. И, возможно, он все же кое-что понял: его взгляд задержался именно над тем участком снимка, над которым Рина корпела особенно тщательно, настраивая фокус, чтобы передать фактуру волн.

— Это была последняя фотография, после вы уже не работали? — сказал Каитаро.

Его реплика прозвучала скорее как утверждение, чем как вопрос, но Рина все равно кивнула в ответ:

— Я закончила серию о Симоде, приняла участие в нескольких выставках, а затем…

— Решили сосредоточиться на семье, — закончил он.

Рина молчала, прикусила губу. Но его слова не вызвали у нее раздражения. В них не было ни капли осуждения, лишь простая констатация факта.

— Вы никогда не думали сделать серию работ с Сумико? — спросил он.

Она заулыбалась:

— Думала. Если мы уходим с ней в лес, который растет на склоне холма над нашим домом в Симоде, или спускаемся на пляж к заливу, я иногда замечаю, как солнце освещает ее лицо, или как свет скользит по ее волосам, или удачные ракурсы, когда она оборачивается ко мне и смеется. Но… я не знаю, как соединить разрозненные снимки… Не могу представить новую серию, я иссякла, ни одной идеи не приходит в голову. — Рина смотрела на свои руки, лежащие на коленях, машинально сплетая и расплетая пальцы. Затем почувствовала, что Каитаро подался вперед, и вскинула на него глаза.

— Рина, вы можете сделать все что угодно, — сказал он. — Все, что только захочется. — Заявление было масштабным и банальным одновременно, но в голосе Каитаро звучала такая уверенность, что Рине захотелось поверить ему. Его поддержка придала ей силы и зажгла внутри слабый огонек надежды.

— Возможно… — негромко произнесла она.

Придвинув к себе папку, Рина захлопнула ее и убрала в сумку.

— А что насчет вас? Вам доводилось снимать тех, кого вы любите?

Каитаро поморщился.

Рина рассмеялась, радуясь возможности переключить разговор на него.

— Нет, — тихо ответил он.

— Неужели? Совсем-совсем никого?

Каитаро покачал головой и снова поморщился, затем с решительным видом уставился на Рину.

— Вы хотите сказать, в целом мире нет ни единого человека…

— Разве что мой дядя, — перебил он ее.

— Дядя?

— Он учил меня фотографии, — сказал Каитаро, отводя взгляд и потирая шею и затылок. — Снимки, которые я вам показывал, были сделаны, когда мы с дядей работали вместе.

Рина молчала некоторое время, наблюдая за ним. Она вспомнила тот первый вечер в кафе, куда они пошли после лекции в Гицдзе. Каитаро рассказывал ей о наставнике, фотографе, но Рина тогда не поняла, что этот человек — его родственник. Вспомнила она и сами фотографии: солнце, встающее над рисовым полем, золотистые лучи окутывают прозрачные стебли растений, гигантская промышленная теплица, полная цветущих хризантем, одинокая стрекоза с прозрачными, как целлофан, крыльями висит над самой землей.

— Просто эскизы для открыток, — пояснил Каитаро.

Но Рина никогда не видел подобных открыток. Она решила, что это опыты с ландшафтной фотографией из той поездки на север страны, о которой он тоже много рассказывал. Рина завидовала и ему, и наставнику — работа давала им возможность путешествовать. В тот момент она не осознавала, что Каитаро показывает ей снимки своих родных мест и что ни на одной из его фотографий нет людей.

— А когда они были сделаны?

— Незадолго до моего отъезда в Токио.

— И с тех пор вы не виделись с дядей?

Рина ждала, наблюдая, как Каитаро неуверенно посматривает куда-то в сторону, и не желая слишком давить на него.

— С тех пор я не был дома, — наконец произнес он. — Думаю, дядя тоже. Он не был там желанным гостем.

Рина поймала себя на том, что хмурится, и быстро разгладила лоб. Каитаро уперся взглядом в серую, испещренную пятнами сырости поверхность стола, его правое веко слегка подергивалось. Поначалу Рина думала, что Каитаро просто стесняется того, что он родом из глухой деревни. Рина и сама хорошо знала, что такое неуверенность, и понимала его чувства. Но теперь стало понятно, что за его сдержанностью стоит какая-то гораздо более серьезная причина и что оба они сейчас забрели на зыбкую почву. Она молчала, надеясь, что он сам продолжит говорить.

— Мой отец вечно поучал его, — добавил Каитаро. — Он вообще любил читать нотации.

— Да, я тоже знаю таких людей, — мягко сказала Рина, когда спутник поднял на нее глаза. — Так значит, ваш дядя обучал вас фотографии? Сколько вам тогда было?

— Я был школьником, — ответил Каитаро. Едва заметная улыбка тронула его губы.

Рина перевела дух: она задала правильный вопрос. По крайней мере, эти воспоминания оказались для Каитаро приятными.

— Дядя много путешествовал. В душе он был одиночкой, но, оказываясь в наших краях, брал меня с собой. Я начинал как его помощник: содержал в порядке фотокамеры, заряжал пленку, убирал проявочные, которые мы арендовали во время путешествия, промывал готовые снимки. — Он сделал паузу. — Нет, конечно, вначале всякое случалось. К примеру, я использовал закрепитель вместо проявителя и смыл всю пленку.

Рина прыснула от смеха.

— Да, все мы через это проходили, — вытирая выступившие на глазах слезы, сказала она.

Каитаро кивнул и тоже расхохотался.

— Но со временем мне было позволено взять в руки камеру. А потом все, что оставалось дяде, — попытаться отобрать ее у меня. — Он вновь рассмеялся. Рине нравилось, с каким удовольствием Каитаро вспоминает начало своего знакомства с фотографией. — Это не было моей постоянной работой, но в тех случаях, когда дяде удавалось договориться с заказчиком об оплате для нас обоих, он брал меня с собой и учил