Я не знаю, как он отреагирует на такой вопрос. Мне кажется, он пытался сменить тему. Но думаю, сейчас самое подходящее время спросить. Единственная возможность спросить.

Джейк потирает лоб одной рукой, другой продолжая держать руль:

– Несколько лет назад у моего брата возникли проблемы. Мы не думали, что это серьезно. Он всегда был очень одинок. Не мог общаться с другими. Мы считали, что он в депрессии. Потом он начал ходить за мной по пятам. Не сделал ничего опасного, но то, как он за мной ходил, было странно. Я просил его прекратить, но он не слушался. Я ничего не мог сделать. Пришлось вычеркнуть его из своей жизни, отгородиться. Не то чтобы он не мог о себе позаботиться. Он может. Я не верю, что он серьезно психически болен. Это не что-то опасное. Я думаю, его можно вылечить. Я верю, что он гений и глубоко несчастен. Трудно проводить столько времени в одиночестве. Трудно жить, если у тебя никого нет. Человек может так протянуть некоторое время, но… Моему брату стало очень грустно, очень одиноко. Он нуждался в том, с чем я не мог помочь, как бы ни просили. Это уже не имеет большого значения. Но в результате жизнь нашей семьи изменилась.

Вот так открытие. Кажется, за последние тридцать секунд я лучше поняла его родителей, да и самого Джейка. Я что-то нащупала и не готова это упустить. Оно может повлиять на меня, на нас, на вопрос, который я обдумываю.

– В каком смысле он ходил за тобой по пятам?

– Это не имеет значения. Его больше нет рядом. Теперь все кончено.

– Но мне интересно.

Джейк делает радио громче, но мы разговариваем, и это раздражает.

– Мой брат мог стать штатным профессором, но не выносил свое окружение. Ему пришлось уволиться. Он мог выполнять работу, но остальное – все, что касалось общения с коллегами, – было для него слишком тяжело. По утрам его одолевал страх при мысли о взаимодействии с другими людьми. Самое странное, что они ему нравились. Он просто не мог с ними разговаривать. Ну, знаешь, как принято у нормальных людей. Светская беседа, и все такое.

Я замечаю, что Джейк стал давить на газ. Кажется, он не понимает, как быстро мы едем.

– Ему нужно было зарабатывать на жизнь, но пришлось искать новую работу, где ему не пришлось бы выступать с докладами, где он мог бы слиться со стенами. Примерно в то же время он почувствовал себя не в своей тарелке и начал следовать за мной повсюду, говорить со мной, отдавать мне приказы и ультиматумы, как голос в моей голове, всегда рядом. Он вмешивался в мою жизнь, как диверсант. Исподтишка.

– Как же так?

Наша скорость все растет.

– Он начал носить мою одежду.

– Носить твою одежду?

– Как я уже сказал, у него есть проблемы, то есть были проблемы. Я не думаю, что это нечто постоянное. Теперь ему лучше, гораздо лучше.

– Вы были близки? До того, как он заболел?

– Мы никогда не были слишком близки. Но ладили друг с другом. Мы оба умны и амбициозны, так что между нами волей-неволей возникла связь. Я не знаю. Я такого не предвидел – я имею в виду его болезнь. Он вроде как потерял самоконтроль. Такое бывает. Но сразу думаешь о том, насколько мы вообще знаем людей. Он мой брат. Но я без понятия, знал ли его когда-нибудь по-настоящему.

– Должно быть, это тяжело. Для всех.

– Ага.

Кажется, Джейк больше не давит на газ, но мы все равно едем слишком быстро. Погода портится. И уже совсем темно.

– Так вот о чем говорил твой отец, когда сказал, что у твоей мамы стресс?

– Когда он тебе это сказал? Зачем он тебе такое рассказывал?

Он снова сильнее давит на газ. На этот раз я слышу, как растут обороты двигателя.

– Он увидел меня в твоей комнате. И зашел, чтобы поговорить со мной. Он упомянул о состоянии твоей мамы. Не в деталях, но… Как быстро мы едем, Джейк?

– Он упоминал о трихотилломании?

– О чем?

– Она вырывает свои волосы. У моего брата такое тоже было. Она очень стесняется этого. Уже выдернула большую часть бровей и ресниц. И взялась за голову. Сегодня вечером я заметил несколько поредевших участков.

– Это ужасно.

– Моя мама очень хрупкая. С ней все будет в порядке. Я и не подозревал, что все так плохо. Я бы не пригласил тебя, если бы знал, что вечер получится таким напряженным. Я не так представлял себе эту встречу. Но я хотел, чтобы ты увидела, откуда я родом.

Впервые с тех пор, как мы приехали на ферму, впервые за весь вечер я чувствую себя немного ближе к Джейку. Он решил чем-то со мной поделиться. Я ценю его честность. Он не обязан мне ничего рассказывать. О таких вещах нелегко говорить и думать. Такие вещи, такие чувства все усложняют. Может, я еще не решила насчет него, насчет нас, насчет того, чтобы все закончить.

– У семей бывают причуды. У всех до единой.

– Спасибо, что пришла, – говорит он. – Честное слово.

Я чувствую прикосновение руки.

* * *

– Мы поговорили почти со всеми, с кем он работал, и смогли составить общую картину. У него начались физические проблемы. Симптомы. Это замечали все. Появилась сыпь на руке и шее. Лоб покрывался испариной. Кто-то видел его несколько недель назад за письменным столом – он сидел в оцепенении, таращился на стену.

– Все это звучит тревожно.

– Теперь-то понятное дело. Но тогда это казалось личным, какой-то проблемой со здоровьем, которая никого не касается. Никто не хотел вмешиваться. Было несколько инцидентов. В течение последнего года или около того он включал музыку довольно громко во время перерывов. И когда люди просили его сделать тише, просто игнорировал их и запускал песню с начала.

– Никто не подумал подать официальную жалобу?

– Из-за музыки? Нам казалось, в этом нет ничего страшного.

– Наверное, нет.

– Два человека, с которыми мы беседовали, упоминали, что у него были записные книжки. Он много писал. Но никто никогда не спрашивал, о чем.

– Нет, наверное, нет.

– Мы нашли их.

– И что там было?

– Его записи. У него был очень аккуратный, четкий почерк.

– А как же содержание?

– Содержание чего?

– Блокнотов. Разве это не имеет значения? О