Несмотря на столь выдающееся происхождение, национальная зацикленность Америки на эффективности была более поздним и преходящим явлением, превратившимся в нечто вроде движения в эпоху прогресса в первые годы века. Это стало национальным увлечением примерно в 1910 году, когда призывы к «эффективности» и «научному менеджменту» вызвали всеобщее волнение, и появились такие маловероятные новые модные слова, как «менеджмент», «контроль» и «регулирование».

В своем классическом исследовании того периода «Конец американской невинности» Генри Мэй охарактеризовал это движение как «безуспешную попытку добавить слово «эффективность» к национальным лозунгам, освободить для него место, выбросив культуру и немного уменьшить акцент на «морали». Продолжительность жизни мании эффективности была короткой, но историк Сэмюэл Хабер свидетельствует о ее сиюминутной силе: «В эти годы «Эффективный» и «хороший» стали ближе к одному и тому же значению, чем в любой другой период американской истории... Эффективный человек был эффективным человеком, и эта характеристика несла с собой длинную тень скрытых ассоциаций и предрасположенностей; поворот к тяжелой работе и отказ от чувств, к дисциплине и отказ от сочувствия, к мужественности и отказ от женственности».

Уже во время Великой войны энтузиазм начал угасать, в частности, в отношении идеи эффективности как суррогатной морали. Наиболее устойчивым оказался научный, или промышленный, менеджмент. Он также получил название тейлоризм в честь Фредерика Уинслоу Тейлора, его самого важного теоретика и сторонника до своей смерти в 1915 году. Тейлор выступал за рационализацию производственного процесса, разбивая его на составные части, при этом рабочие выполняли определенные задачи с заранее определенной скоростью. Человеческое тело сравнивали с машиной. Применяя исследования движения во времени, тейлоризм стремился организовать производство таким образом, чтобы тело не совершало лишних движений. Теоретически результатом была бы максимальная эффективность, хотя профсоюзные лидеры называли это максимальной эксплуатацией.

«В 1920-х тейлориты были в авангарде американской деловой мысли», — пишет Хабер, и не меньшая фигура, чем министр торговли, казалось, одобряла их программу. Сам Гувер не был тейлористом, но многое из того, за что он выступал, заставляло его казаться сочувствующим принципам научного менеджмента. То, как он организовал продовольственную помощь бельгийцам в условиях немецкой оккупации, принесло ему всемирную репутацию за инновации и эффективность. Американский журнал the Independent восхищенно отозвался о его работе: «Если когда-либо и была проделана эффективная работа, так это оказание помощи миллионам несчастных в Бельгии. Герберт К. Гувер, молодой американский инженер, который руководил этой работой, не случайно доказал свое право на звание Мастера эффективности».

Бельгийская помощь привлекла к Гуверу внимание президента Вильсона, который попросил его приехать в Вашингтон в 1917 году, чтобы возглавить Продовольственное управление военного времени, где его агрессивные кампании за добровольное нормирование сильно повлияли на умы «гуверизирующей» американской общественности. Затем последовала его государственная мудрость в Версале и чрезвычайно сложные операции по оказанию продовольственной помощи по всей Европе и на Ближнем Востоке.

23 ноября 1918 года, когда многие из его достижений были еще впереди, Глашатай восторженно провозгласил, что Гувер стал «фактически мировым продовольственным администратором, заняв уникальное в истории положение». Пять лет назад он был неизвестен за пределами инженерной профессии; теперь «короли и правители с удовольствием чтят его, а народы справедливо признают его своим спасителем от голода».Гувер стал «воплощением эффективного американца в его достижениях» с его «организаторским гением, неисчерпаемой трудоспособностью, экстраординарным пониманием сложных проблем и магнетическим руководством людьми».

За всеми этими редкими качествами, а также за молчаливым и сдержанным отношением скрывается щедрая душа и доброе сердце, из которых проистекает желание потратить всю имеющуюся у него энергию, силу, дарования и таланты на служение своим собратьям. Это исключительное сочетание качеств, которое делает его одним из величайших людей своего времени, чье имя, когда будет написана история этого периода, будет выделяться среди избранных мира.

К сожалению для Гувера, сегодня его имя неотделимо от истории последующего периода: Великая депрессия, подобно Великому солнечному затмению, затмила его прежнюю репутацию в массовом американском сознании. Только те, кто осведомлен о том, что было раньше, кто знает об экстраординарном подъеме перед трагическим падением, узнают в фигуре Гувера последнего не сформировавшегося американца.

Когда он прибыл в Вашингтон в 1917 году для управления поставками продовольствия на военное время, газеты стали называть его «Продовольственным диктатором» и «Продовольственным царем». Чтобы предотвратить такого рода навешивание ярлыков, он присвоил себе титул food administrator. Это показательный выбор. Слово «администрация» было особенно модным среди американцев в то время, особенно в Вашингтоне. Такие энтузиасты, как Уолтер Липпманн, говорили об управлении как о подающей надежды науке. Считалось, что политику можно убрать из сферы чистого администрирования: просто уберите политиков с дороги и предоставьте решать вопросы администраторам, и благодаря этому достигнете наивысшей эффективности.

Гувер считался непревзойденным администратором. Историк Дэвид Кеннеди характеризует образ Гувера и Бернарда Баруха тех лет как «самозваных бесклассовых людей, которые умело управляли аппаратом активного, но бескорыстного государства, которое каким-то образом стояло над его составными частями». Некоторые предсказывали, что администрация станет четвертой ветвью власти, и фактически административная ветвь правительства США значительно выросла во время войны, когда также вошел в обиход термин «белые воротнички».

Таким образом, название «Американская администрация помощи» подходило для того времени и особенно для Гувера. И оно отличало его деловые операции по оказанию помощи от операций обычных гуманитарных агентств. На протяжении многих лет историки и другие лица регулярно ошибочно называли ее Американской ассоциацией помощи, что часто выдает неправильное представление об АРА как о благотворительной организации того самого миссионерского типа, которой пренебрегали ее члены.

Работа людей АРА заключалась в том, чтобы «управлять» оказанием помощи, используя самые изощренные эффективные методы, оставаясь при этом выше сантиментов и политики. Это был образ, который организация стремилась распространить по всей послевоенной Европе, хотя позже он был размыт из-за обвинений в том, что на самом деле Гувер использовал АРА food в качестве политического оружия, наиболее сенсационно организовав разворот большевистской революции в Венгрии в марте 1919 года. Тем не менее популярная американская оценка работы Гувера в Европе была близка по духу к оценке, представленной Томасом Дикинсоном в его неопубликованной официальной истории европейских операций АРА: «Гувер применил к проблемам управления мировым государством методы, используемые инженером при прокладывании пути через дикую местность или при наведении порядка после стихийного бедствия. Он применил философию инженера к управлению государством».

Люди из АРА, вообще говоря, считали себя «практическими идеалистами» в духе Гувера: они были инженерами-администраторами, которые гордились эффективным и трезвомыслящим распределением помощи, используя строгие методы бухгалтерского учета. Большинство из них заявляли, что были движимы сильным чувством преданности человеку, который их послал, как вспоминал более сорока лет спустя Ван Арсдейл Тернер из Казана: «В