не нанести душевных ран друг другу и чтобы из-за оплошности, допущенной кем-то одним, не пострадали двое других. Надеюсь, вы тоже будете руководствоваться этим соображением».

В итоге Асо перестал появляться в доме Канамэ, и Мисако стала ездить к нему в Сума. Канамэ в буквальном смысле слова «закрыл глаза» на их роман. Он считал свою миссию исчерпанной, полагая, что будущность определится сама собой, без всякого вмешательства с его стороны. Он плыл по течению, не делая над собою никаких усилий и заботясь лишь о том, чтобы послушно и слепо следовать в направлении, куда оно его влекло. Но с тем большим трепетом думал он о приближении той минуты, когда испытательный срок подойдет к концу и нужно будет принимать окончательное решение. Как ни пытался он довериться покойному и плавному движению несущего его потока, уклониться от предстоящего разрыва было невозможно. Пока еще его корабль мирно скользил по безмятежной глади вод, но где-то на горизонте уже бушевал штормовой циклон, сквозь который предстояло прорваться. До сих пор он жил с закрытыми глазами, но когда-нибудь их придется раскрыть. В предчувствии этой неизбежности слабовольный Канамэ старался хотя бы на время снять с себя всякую ответственность за происходящее, бросить все на произвол судьбы, спрятать голову в песок…

– С одной стороны, – упрекнул его Таканацу, – ты твердишь, что тебе тяжело расстаться с женой, а с другой – стараешься увильнуть от какой-либо ответственности. Все это выглядит как-то слишком уж беспринципно.

– В этой моей беспринципности нет ничего нового, – возразил Канамэ. – Видишь ли, мне кажется, что в вопросах морали единого образца для всех не существует. Каждый человек вырабатывает для себя те моральные принципы, которые соответствуют свойствам его натуры, и руководствуется ими.

– Что верно, то верно. Значит, в системе твоих моральных ценностей беспринципность является добродетелью?

– Этого я не утверждаю, но, по моему глубокому убеждению, человеку, от природы нерешительному, не следует идти наперекор своей натуре и принуждать себя к решительным действиям. Это потребовало бы от него слишком многих жертв и в результате ни к чему хорошему не привело. Человеку нерешительному или, как ты выразился, «беспринципному» следует избрать ту линию поведения, которая наилучшим образом отвечает его «беспринципному» характеру. Если говорить о моих моральных установках применительно к данной ситуации, то конечной целью, а следовательно, и благом для меня является развод, и если рано или поздно мне удастся достичь этой цели, то совершенно неважно, что я шел к ней не напрямую, а окольными путями. Ради этого я готов на еще большую «беспринципность».

– Из твоих рассуждений следует, что ты будешь плестись к этой благой цели всю жизнь.

– Вот-вот, я как раз всерьез размышлял об этом. Говорят, на Западе адюльтер – явление распространенное, по крайней мере в аристократической среде. При этом, насколько я понимаю, под адюльтером разумеют не банальную супружескую неверность, а такую, при которой супруги действуют с молчаливого согласия друг друга, – совсем как в нашем с Мисако случае. Если бы японское общество считало это допустимым, я был бы не прочь до конца дней мириться с подобным положением.

– Теперь это стало анахронизмом даже на Западе, поскольку религия утратила там свое былое влияние.

– Дело не только в позиции церкви. Вероятно, западному человеку тоже не так-то просто одним махом разрубить старые узы.

– Что ж, поступай, как знаешь. А меня уволь, отныне мое дело сторона, – сухо проговорил Таканацу, поднимая соскользнувший на пол том.

– Но почему?

– Думаю, ты и сам прекрасно понимаешь, почему. Негоже постороннему вмешиваться в столь мудреные и запутанные дела.

– Право, ты ставишь меня в трудное положение.

– Ничего не поделаешь.

– Постой, но ты же не можешь вот так сбежать, бросив нас на полдороге! Без тебя все запутается еще больше. Нет уж, прошу тебя, ради всего святого…

– Ну довольно! – перебил его Таканацу и с холодным видом принялся листать книгу. – Сегодня вечером я забираю Хироси и еду с ним в Токио.

9

Как позвал меня соловей

встретить весну в столице,

села я в лодку и поплыла

вверх по Ёдо-реке…

Настроив сямисэн в нужной ей тональности, О-Хиса пела старинную осакскую песню «Узорная парча». Старик любил эту мелодию. В отличие от большинства напевов дзиута[74], звучащих грубовато, в ней ощущались живость и изящество, свойственные народным песням Эдо[75], что, вероятно, импонировало старику, который, хоть и сделался «пленником» осакского искусства, все же хранил верность своим токиоским корням. Кроме того, он находил красивым музыкальный проигрыш, следующий за словами «вверх по Ёдо-реке». На первый взгляд, говорил он, это сочетание звуков кажется вполне заурядным, но чуткое ухо способно уловить в них плеск воды в реке Ёдо.

…Поплыла вверх по Ёдо-реке,

да налетел вдруг ветер северный,

не дает нашей лодке хода,

ветви прибрежных ив

за борт ее цепляют.

Делать нечего, сошла я на берег

и долго блуждала, не зная пути, —

то вперед пройду, то ворочусь назад.

Лишь к ночи добрела я до Хатикэнъя…

Там спали мы тесно, вповалку,

пока на заре не прогнали мой сон

то ли крики ворон в Амидзима,

то ли колокола Кандзандзи…

Из распахнутого окна комнаты на втором этаже открывался вид на окутанную предвечерним сумраком бухту; между ней и гостиницей пролегала тянущаяся вдоль набережной дорога. Какой-то пароходик, – судя по названию, это был паром, курсирующий по проливу между побережьем Кии и островом Авадзи, – отчаливал от пристани. Бухта была до того узкой, что когда это суденышко водоизмещением в какие-нибудь четыреста – пятьсот тонн разворачивалось, его корма едва не задевала о берег.

Канамэ устроился на веранде и, подмостив под себя подушку для сидения, смотрел на бетонный волнолом, издали казавшийся совсем маленьким, точно сахарная конфета. Сооруженный на нем столь же миниатюрный маячок уже горел, хотя море еще не успело померкнуть и отливало бледной голубизной. Возле маяка виднелись фигурки сидящих на корточках мужчин с удочками. Нельзя сказать, чтобы этот пейзаж отличался особой живописностью, но в нем чувствовалась атмосфера южного приморского города, какой не встретишь в восточной Японии.

Когда-то, лет двадцать назад, Канамэ оказался в городке Хираката провинции Хитати, к северу от Токио. В горловине небольшого, окаймленного горами залива с обеих сторон стояло по маяку, побережье было сплошь застроено домиками свиданий, и Канамэ подумал: вот он, типичный старинный портовый городок. Но в отличие от