вперив глаза в темноту и прислушиваясь к ее всхлипываниям. Такие ночные истерики случались с Мисако и прежде. На второй или третий год их брака, когда Канамэ окончательно утратил к ней интерес, она нередко давала волю слезам, изливая перед ним горечь своего женского одиночества. Но чем яснее он понимал причину этих слез и чем большую жалость к ней испытывал, тем глубже становилась разделяющая их пропасть; не находя слов, чтобы ее утешить, он молча ждал, когда она затихнет. При одной мысли о том, что отныне ему предстоит из ночи в ночь выслушивать эти рыдания, Канамэ готов был отдать все на свете, лишь бы снова сделаться холостяком. К счастью, постепенно Мисако, как видно, смирилась со своей участью, и они прекратились.

И вот спустя годы все началось сызнова. В первый момент Канамэ не поверил своим ушам. «Что произошло на сей раз? – подумал он. – Чего она добивается?» Быть может, ему только казалось, что Мисако смирилась, а на самом деле все эти годы она не оставляла надежды вернуть себе мужнину любовь и лишь теперь поняла, что это невозможно? «Ну до чего же глупа!» – в сердцах воскликнул он про себя и, как и встарь, переждал эту сцену в молчании. Но в последующие ночи повторилось то же самое. В конце концов Канамэ не выдержал и сердито заметил ей, что она мешает ему спать.

В ответ на его раздражение Мисако разрыдалась в голос. «Простите меня, – проговорила она сквозь слезы. – Все это время я кое-что от вас скрывала». В каком-то смысле признание жены застигло Канамэ врасплох, но вместе с тем принесло и невероятное облегчение, как будто его вдруг освободили от пут или сняли с плеч тяжелую ношу. Ему представилось, что он вышел в широкое поле и наконец может вздохнуть полной грудью, – чтобы поверить в реальность этого ощущения, он даже перевернулся на спину и набрал в легкие побольше воздуха.

По словам Мисако, пока что ее чувства к Асо не выходили за рамки сугубо платонических, и у Канамэ не было причин ей не верить, тем не менее признания жены было достаточно, чтобы он мог считать: теперь в нравственном отношении они с нею квиты. Что же, выходит, он сам бросил ее в объятия другого мужчины? Если так, то ему следовало содрогнуться от собственной низости. Но нет, – по сути дела, он лишь втайне надеялся, что нечто подобное рано или поздно произойдет, но при этом ни разу не высказал своей надежды вслух и уж тем более не предпринял ничего, чтобы подстрекнуть Мисако к измене. Мучимый неспособностью любить ее той любовью, на которую вправе рассчитывать всякая замужняя женщина, Канамэ утешал себя мыслью, что когда-нибудь рядом с ней появится мужчина, способный дать этому несчастному, обделенному лаской существу то, чего не в силах дать он. Однако, зная характер Мисако, он не слишком-то верил в подобную перспективу.

«А у вас есть кто-нибудь?» – спросила Мисако мужа после того, как рассказала ему об Асо. В голосе ее сквозила надежда, как будто сокровенные помыслы супругов вступили в тайную перекличку.

«Нет, у меня никого нет», – ответил Канамэ.

Если он и мог хоть в чем-то считать себя по-настоящему виноватым перед женой, то, пожалуй, лишь в том, что, ожидая от нее супружеской верности, не находил нужным распространять это требование на себя. «У меня никого нет», – сказал он, а между тем то и дело заводил на стороне интрижки с женщинами сомнительной репутации, движимый то сиюминутной прихотью, то физиологической потребностью.

Для Канамэ женщина существовала только в двух ипостасях – либо богини, либо игрушки. Собственно говоря, его отношения с женой потому и не заладились, что она не была для него ни тем, ни другим. Не будь Мисако его женой, он, вероятно, мог бы воспринимать ее как игрушку, но она была его женой и в этом качестве не вызывала у него интереса.

«Видишь ли, я всегда уважал твое достоинство, – сказал Канамэ жене в ту ночь. – Меня можно сколько угодно упрекать в недостатке любви, но по крайней мере я никогда не использовал тебя ради собственной утехи».

«Да, я знаю. И я благодарна вам за это… Но мне хотелось чувствовать себя хоть чуточку любимой… Даже если бы вы видели во мне всего лишь средство для утехи», – проговорила Мисако и горько заплакала.

Однако и после этого разговора Канамэ не стремился содействовать дальнейшему сближению Мисако с Асо. Он лишь дал ей понять, что не считает себя вправе обвинять ее в безнравственности и, сколь бы далеко она и ее избранник ни зашли в своих отношениях, ему ничего не останется, как смириться.

Заняв такую позицию, он фактически благословил жену на измену. Между тем Мисако ждала от него не понимания, не чуткости, не великодушия. «Я не знаю, что мне делать, – призналась она. – Я страшно растеряна. Если вы велите мне прекратить отношения с ним, у меня пока еще есть такая возможность». Куда больше ее устроило бы, если бы в ту минуту Канамэ повел себя как деспот и потребовал: «С этим безобразием должно быть покончено!» Даже если бы он не стал обвинять ее в «безнравственности», а просто назвал ее поведение «неразумным», этого было бы довольно, чтобы она выбросила Асо из головы. По правде говоря, именно этого она и добивалась. Не для того чтобы разжечь любовь в сердце мужа, столь явно ею пренебрегавшего, но в тайной надежде обуздать с его помощью вспыхнувшее в ней чувство к Асо. Но когда она вплотную подступилась к Канамэ с вопросом: «Так что же мне делать?», – тот лишь вздохнул и пробормотал в ответ: «Ах, если бы я знал…»

С тех пор Асо стал регулярно бывать у Мисако, она все чаще отлучалась из дома и возвращалась все позже, но Канамэ не делал попыток вмешаться и не выказывал недовольства. Впервые в жизни Мисако узнала, что такое любовь, и ей предстояло решать самой, как распорядиться этим чувством. Шли дни, и временами ночной сумрак спальни оглашался звуками ее рыданий. Она плакала от отчаяния, не в силах выносить каменное равнодушие мужа, но и не находя в себе отваги очертя голову броситься в омут новой любви. Как правило, это происходило после того, как она получала письмо от Асо или где-нибудь с ним встречалась, и тогда Канамэ был вынужден ночь напролет слушать ее придушенные вопли.

Однажды, спустя, должно быть, полгода с их первого объяснения, Канамэ позвал ее в гостиную, расположенную на