Шрифт:
Закладка:
– Ради всего святого, отодвиньтесь от меня чуточку дальше.
– Если вам невмоготу, зажмите нос.
Держа в одной руке сигару, другой Таканацу взгромоздил на кровать и раскрыл свой видавший виды чемодан, обшарпанный до такой степени, что его было впору без всяких сожалений отдать старьевщику.
– Какое изобилие! Можно подумать, вы коммивояжер.
– В этот раз я буду в Токио, так что запасся подарками… Ну как, вам что-нибудь приглянулось? Впрочем, вы в любом случае станете издеваться над моими вкусами.
– На сколько отрезов я могу претендовать?
– На два, от силы на три… Вот, к примеру, как вам эта материя?
– Расцветка скучновата.
– Скучновата?! Вспомните, сколько вам лет! Приказчик в лучшем магазине шелков «Лаоцзючжан» сказал мне, что эта материя предназначена для девушек или замужних женщин не старше двадцати двух – двадцати трех лет!
– Мало ли что вам наговорит приказчик-китаец.
– Туда постоянно захаживают наши соотечественники, так что он хорошо изучил вкусы японцев. Моя любезная, например, всегда прислушивается к его советам.
– Тем не менее эта ткань не в моем вкусе. Кажется, это камлот?
– Я вижу, у вас загорелись глаза на камку? Имейте в виду, в этом случае вы можете рассчитывать только на два отреза. А камлота могли бы получить целых три.
– Нет уж, пусть будет камка. Это еще куда ни шло… Что если мне выбрать этот узор?
– Гм…
– Как понять ваше «гм…»?
– По правде говоря, этот отрез я приготовил для своей младшей сестры в Адзабу[66].
– Не смешите меня. Бедная Судзуко-сан! Она ни за что не станет это носить.
– Нет уж, это вы меня не смешите. С поясом такой яркой расцветки вас примут за пропащую женщину.
– Так ведь я и есть пропащая женщина, – усмехнулась Мисако.
В первый момент Таканацу пожалел о нечаянно сорвавшемся у него с языка слове, но Мисако своим нарочито залихватским тоном спасла положение.
– Приношу почтенному собранию извинение за неудачную формулировку. Я совершил досадную оплошность и беру свои слова назад. Прошу не заносить их в протокол.
– Поздно! Они уже занесены в протокол.
– Сказанное мною отнюдь не было продиктовано злым умыслом, тем не менее прошу покорнейше меня простить, ибо своей неуместной репликой я не только бросил тень на репутацию достойной дамы, но и нарушил порядок нашего заседания.
– Полноте, какая же я «достойная дама»? – рассмеялась Мисако.
– Значит, я могу не дезавуировать свое заявление?
– Мне все равно. Мою репутацию уже не спасти, на нее в любом случае ляжет тень.
– Почему же? Насколько я понимаю, делается все возможное, чтобы этого не произошло.
– Так считает Канамэ, но мне кажется, любые усилия тут бесполезны… Вы беседовали с ним вчера?
– Да.
– И что он говорит?
– Его, как всегда, не поймешь, – ответил Таканацу. Они сели на кровать по разные стороны от набитого цветастыми тканями чемодана. – А что думаете вы?
– Гм… Одним словом не скажешь.
– Скажите двумя или тремя.
– У вас сегодня есть какие-нибудь дела?
– Я весь день свободен, потому что со всеми своими делами в Осаке предусмотрительно управился еще вчера.
– А какие планы у Канамэ?
– Кажется, после обеда он собирался повезти Хироси в Такарадзуку[67].
– Лучше бы Хироси занялся домашним заданием. Вы действительно готовы взять его с собой в Токио?
– Я-то готов, но сам он, по-моему, не в восторге от этой затеи. В какой-то момент он даже заплакал, или я ошибаюсь?
– Нет, вы правы. С ним такое случается… Честно говоря, я хотела бы, чтобы вы увезли его на несколько дней. У меня была бы возможность проверить, как я буду без него.
– Что ж, это разумно. К тому же вы могли бы спокойно обсудить все проблемы с Канамэ.
– Боюсь, что нет. Для того чтобы узнать, как он смотрит на ту или иную проблему, проще спросить у вас. Когда мы с Канамэ остаемся наедине, лицом к лицу, я почему-то не могу высказать ему все, что думаю. До определенного момента разговор идет спокойно, но стоит зайти чуточку дальше, и я начинаю плакать.
– Скажите, вопрос о том, что вы уходите к Асо, решен окончательно?
– Да. Остается только набраться мужества и сделать последний шаг.
– А его мать и братья знают о ваших отношениях?
– Думаю, догадываются.
– В какой мере?
– Ну, по-видимому, им известно, что мы встречаемся с согласия Канамэ.
– При этом они делают вид, будто ничего не замечают?
– Судя по всему, да. Что еще им остается?
– Но рано или поздно они поймут, что дело обстоит куда серьезнее, чем им до сих пор казалось. Что тогда?
– Полагаю, они не станут чинить нам препоны, если к тому времени я буду совсем свободна. Асо говорит, что мать с пониманием относится к его чувствам…
Из сада послышалось сердитое тявканье собак – видно, они снова не поделили чего-то между собой.
– Ну вот, опять! – воскликнула Мисако, цокнув языком от досады. Ее пальцы перестали теребить лежавшую у нее на коленях материю. Отбросив рулон в сторону, она поднялась и направилась к окну. – Хироси! Отведи, наконец, собак на место. Их лай не дает нам спокойно поговорить.
– Я как раз это и делаю.
– А где папа?
– На веранде. Читает свою книгу.
– По-моему, тебе уже довольно резвиться. Садись-ка за уроки.
– А дядя Хидэо скоро придет?
– С какой стати ты должен его дожидаться? И вообще, перестань без конца его тормошить: «Дядя Хидэо! Дядя Хидэо!» Можно подумать, он твой приятель.
– Но дядя Хидэо обещал помочь мне с уроками…
– Не говори глупости! Домашние задания для того и служат, чтобы выполнять их самостоятельно, иначе какой от них прок?
– Ясно… – протянул мальчик и, стуча сандалиями, побежал вслед за своими собаками.
– Похоже, вас он боится больше, чем отца, – заметил Таканацу.
– Да, Канамэ никогда его не бранит… И тем не менее мне кажется, расстаться со мной ему будет труднее, чем с отцом.
– Пожалуй, вы правы. Уже одно положение беззащитной женщины, вынужденной покинуть свой дом, способно вызвать сочувствие.
– Вы в самом деле так считаете, Таканацу-сан? А я думаю, ему будет жаль отца. Ведь формально я бросаю Канамэ, а не наоборот. Люди, конечно же, станут меня осуждать, пойдут всякие разговоры, и это в конце концов восстановит Хироси против меня.
– Ничего. Со временем он вырастет и все поймет правильно. У детей цепкая
