память. Повзрослев, они заново осмысливают события прошлого и расставляют все по своим местам. Вот почему с детьми надо быть начеку: когда-нибудь они станут взрослыми.

Мисако ничего не сказала в ответ. Она по-прежнему стояла у окна и задумчиво смотрела в сад. Какая-то маленькая птичка порхала по веткам сливы. «Должно быть, соловей, – подумала Мисако. – Или трясогузка?» Некоторое время она наблюдала за птахой. Чуть дальше, за сливовыми деревьями, виднелся огород. Там работал «дедуся»: откинув верхнюю раму парника, он высаживал на грядку рассаду. Со второго этажа моря не было видно, но при взгляде на простершееся над заливом синее безоблачное небо Мисако почувствовала, как из груди ее вырвался невольный вздох.

– Сегодня вам не нужно ехать в Сума?

Не оборачиваясь, Мисако лишь горько усмехнулась в ответ.

– Я слышал, последнее время вы бываете там едва ли не каждый день.

– Да, это так.

– Если вам хочется его увидеть, поезжайте.

– Неужто я до такой степени похожа на развратную женщину?

– Не знаю, что вам больше понравится: если я скажу «да» или если брошусь вас разуверять?

– Скажите правду.

– Вчера мы с Канамэ говорили об этом и пришли к выводу, что в вас действительно появилось что-то от… куртизанки.

– Что ж, не стану этого отрицать… А насчет моей поездки в Сума не беспокойтесь. Я сказала Асо, что у нас гость… С моей стороны было бы верхом неучтивости покинуть вас после таких щедрых подарков!

– Звучит убедительно, в особенности если учесть, что вчера вы отсутствовали весь день.

– Я подумала, что Канамэ захочет с вами поговорить…

– Стало быть, сегодня у нас дамский день?

– Вот что, давайте-ка спустимся вниз. Я ужасно голодна. Если вы не хотите есть, можете просто посидеть рядом.

– Да, так что вы решили по поводу тканей?

– Пока ничего. Мне хотелось бы еще разок взглянуть на них попозже, поэтому не закрывайте свою лавочку, ладно? Вам-то хорошо, вы позавтракали, а у меня живот подводит от голода…

Спустившись по лестнице, они заглянули в гостиную. Канамэ уже успел переместиться туда с веранды и, лежа на диване, с прежним увлечением листал книгу. Услышав их шаги, он машинально поинтересовался у жены:

– Ну как, ты нашла для себя что-нибудь стоящее?

– Увы, Таканацу-сан неисправим. Прожужжал мне все уши про подарок, а чуть дошло до дела, повел себя как истинный скупердяй.

– Вот те раз! Я же еще и скупердяй. Это у вас, мадам, глаза завидущие.

– Но вы поставили меня перед выбором: либо я соглашаюсь на три отреза подешевле, либо получаю два подороже.

– Не нравится, воля ваша. Я ничего вам не навязываю. Если вы совсем откажетесь от подарка, я только выгадаю.

Канамэ усмехнулся для вежливости и тут же шелестнул переворачиваемой страницей.

– Похоже, сейчас ему не до нас, – шепнул Таканацу, когда они с Мисако, свернув в коридор, направились на японскую половину.

– Да, он падок до всего нового, но его увлечения не бывают долговечными. Он напоминает ребенка, которому дали новую игрушку.

Войдя в столовую – это была комната японского стиля в восемь дзё[68], – Мисако указала гостю на подушку, которую обычно занимал Канамэ, а сама села сбоку перед низким столиком сандалового дерева.

– О-Саё, принеси, пожалуйста, тосты, – крикнула она в кухню служанке, затем, повернувшись к посудному шкафчику из тута у себя за спиной, спросила Таканацу: – Какой чай вы предпочитаете – черный или зеленый?

– Все равно. А что-нибудь к чаю у вас найдется?

– Здесь есть печенье от Юххайма[69].

– Вот и хорошо. А то скучно сидеть и смотреть, как чревоугодничают другие.

– О боги! Я надеялась, что хоть здесь смогу отдышаться, но не тут-то было: меня снова настиг этот запах.

– Должно быть, вы его впитали. Интересно, как отреагирует на это завтра ваш поклонник.

– Наверняка скажет: «Пока вы общаетесь с этим господином, не смейте нос сюда казать!»

– Если люди по-настоящему любят друг друга, они не обращают внимания на такие пустяки, как запах чеснока. В противном случае это не любовь, а какая-то фикция.

– Я понимаю, вы намекаете на свои любовные победы. Что ж, спасибо за науку. Чем еще вы меня попотчуете?

– Не будем забегать вперед. Для начала отведайте тостов.

– И все же, неужели и впрямь существуют женщины, находящие привлекательным запах чеснока?

– Разумеется. Ёсико, например.

– Что вы говорите? Значит, это неправда, что она сбежала от вас из-за чесночного запаха?

– Типичное измышление вашего супруга. Говорят, она даже призналась, что до сих пор всякий раз, почуяв запах чеснока, вспоминает обо мне.

– А вы о ней вспоминаете?

– Иногда. К сожалению, она из тех женщин, с которыми приятно проводить время, но невозможно строить семью.

– Иными словами, пропащая женщина?

– Именно.

– Такая же, как и я, не так ли?

– Канамэ считает, что на самом деле вы не такая, что ваше легкомыслие показное, а в душе вы – верная жена и добродетельная мать.

– Вот как? – с наигранным удивлением произнесла Мисако и принялась готовить для себя сэндвич с колбасой и тонко нарезанным маринованным огурчиком.

– На вид вкусно, – заметил Таканацу, следя за тем, как она ловким, изящным движением поднесла сэндвич ко рту.

– И, поверьте, не только на вид.

– А это что за ломтики?

– Это? Ливерная колбаса. Из немецкого магазина в Кобэ.

– Вашему гостю ничего не перепало от этих деликатесов.

– Естественно. Они припасены для хозяйки. Я всегда так завтракаю.

– Дайте мне хоть кусочек. Ваш сэндвич прельщает меня куда больше, чем печенье.

– Какая поразительная прожорливость! Ладно, откройте рот и скажите «а-а».

– А-а…

– Опять этот запах! Смотрите не прикасайтесь к вилке и осторожно снимите хлеб губами… Вот-вот, правильно… Ну как?

– Объедение!

– Больше не получите, а то мне ничего не останется.

– Могли бы попросить О-Саё принести для меня отдельную вилку. Что за манера кормить мужчину со своего прибора!.. В этом и впрямь есть что-то от повадок пропащей женщины.

– Коли уж позарились на мое лакомство, нечего меня оговаривать.

– Помнится, прежде вам не была свойственна такая простота нрава… Вы были куда более чинной, благовоспитанной.

– Очень может быть.

– Вы действительно изменились, или это просто какая-то бравада?

– Бравада?

– Ну да.

– Гм, сама не знаю.

– Канамэ говорит, что сам приложил руку к тому, чтобы вы стали такой, и винит себя за это. Но мне кажется, это верно лишь отчасти.

– Я не склонна его винить. Очевидно, что-то такое было изначально заложено в моей натуре.

– В любой, даже самой добродетельной женщине скрывается какая-то толика порока. Если же говорить о вас, то, сдается мне, причина произошедшей с вами перемены коренится в