затронули ее нутро, все было бы в порядке. Но в том-то и беда, что это только видимость, маска. Как только маска спадает, под ней обнаруживается ее истинное лицо – лицо женщины-матери. Во всем этом есть что-то противоестественное, отталкивающее.

– А что думает по этому поводу она сама?

– Она говорит, что стала дурной женщиной, утратила чистоту, которая была ей свойственна когда-то… Это в самом деле так, но половина вины лежит на мне.

«Кто же я есть после этого!» – с горечью подумал Канамэ. Все годы своего брака он жил с одной-единственной мыслью: как бы поскорее избавиться от постылых уз. Только одно было у него на уме: «Надо бежать! Надо бежать!» Он вдруг увидел себя со стороны, во всей своей холодной бесчувственности. Все эти годы он руководствовался принципом: если не можешь любить жену, старайся по крайней мере ее не унижать. Но есть ли для женщины что-либо унизительнее такого принципа? И какая женщина, будь она хоть «проституткой», хоть «матерью», легкомысленной кокеткой или записной скромницей, не возропщет на судьбу, оказавшись женой такого человека?!

– Если бы Мисако в самом деле принадлежала к типу проститутки, я бы, пожалуй, не возражал, – произнес Канамэ после долгой паузы.

– Ой ли? Если бы она выкидывала такие фортели, как Ёсико, даже у тебя лопнуло бы терпение.

– Не в укор тебе будь сказано, но я бы никогда не женился на профессиональной жрице любви. К тому же мне вообще не импонируют гейши. Речь идет об изящной, интеллигентной современной женщине, в которой есть что-то от проститутки.

– Боюсь, тебе не очень понравилось бы, если бы, будучи твоей женой, она вела себя, как проститутка.

– Я же говорю об интеллигентной женщине, а это качество предполагает определенную сдержанность.

– Ну, милый, у тебя непомерные запросы. Где, спрашивается, найти такую женщину? Феминистам следует оставаться холостяками, потому что женщин, которые бы полностью отвечали их требованиям, не существует в природе.

– О да, я понял это на своем горьком опыте. Больше я уже не женюсь, по крайней мере в обозримом будущем, а может быть, и вовсе никогда.

– Не зарекайся. Ты снова женишься, и снова неудачно, как и полагается феминисту.

Официантка принесла рис, и мужчины умолкли.

6

Мисако проснулась около десяти часов утра и, лежа в постели, с ощущением непривычной умиротворенности прислушивалась к доносившимся из сада возгласам игравшего с собаками сына.

– Линди! Линди! Пионка! Пионка! – беспрестанно выкликал мальчик.

Пионкой звали колли – ее купили в мае прошлого года у торговца собаками в Кобэ. В ту пору на клумбе возле дома как раз распустились пионы, в их честь она и получила свою кличку.

Хироси выпустил в сад подаренную ему накануне борзую и подвел ее к Пионке – ему не терпелось их познакомить.

– Погоди, погоди, – послышался голос Таканацу. – Не пытайся сразу их подружить. Оставь их в покое, пусть они хоть немного привыкнут друг к другу.

– Но почему, дядя? Разнополые собаки ведь не дерутся.

– И тем не менее оставь их. Линди еще только второй день находится в вашем доме.

– А если они все-таки подерутся, какая из них окажется сильнее?

– Гм, трудно сказать… Они примерно одного размера. Если бы одна из них была поменьше, другая попросту не приняла бы ее всерьез, и они бы сразу поладили.

Разговору дяди с племянником вторил попеременный лай собак. Вчера Мисако вернулась домой поздно, когда уставший с дороги Таканацу только и чаял, как бы поскорее добраться до постели, поэтому они побеседовали недолго, всего минут двадцать, от силы полчаса. Новой собаки она еще не видела, зато без труда узнавала Пионку по хриплому, будто простуженному тявканью.

В отличие от мужа и сына, Мисако не питала к этой собаке особой привязанности, но всякий раз, когда она возвращалась домой в одиннадцатом часу вечера, Пионка неизменно встречала ее на станции вместе с «дедусей» и, как только хозяйка появлялась из-за турникета, радостно кидалась к ней, звякнув цепью своего поводка. На первых порах Мисако сердилась и гневно выговаривала «дедусе», отряхивая с кимоно грязь от ее лап. Постепенно, однако, враждебное чувство к собаке прошло, и порой у нее даже возникало желание потрепать Пионку по шерстке или налить ей молока. Вчера, сойдя с поезда, она ласково погладила ее по голове, сказав: «Ну что, Пионка, ты довольна? Теперь у тебя появился друг, не правда ли?» Эта собака всегда первой встречала ее и радовалась ее возвращению, как никто другой, – можно было подумать, что она выполняет некую дружественную миссию от имени всего дома.

Ставни на окне были предусмотрительно затворены, но, судя по ярким солнечным бликам, играющим на оклеенной бумагой решетчатой фрамуге под потолком, день выдался ясный, погожий. «Того и гляди персики зацветут, – подумала Мисако. – Скоро праздник Хина-мацури[59]». Придется ли ей в этот раз доставать своих кукол и выставлять их в гостиной? Этих кукол «под старину» отец, обожавший такие вещи, заказал к первому в ее жизни празднику в знаменитом киотоском магазине «Марухэй»[60], и после свадьбы она привезла их в дом мужа вместе с прочим приданым. С тех пор как семья переехала в Кансай[61], Мисако, следуя местному обычаю, отмечала этот праздник на месяц позже, чем в Токио, – третьего апреля. Будь ее воля, она бы вовсе этого не делала: дочерей у нее не было, сама же она давно утратила интерес к подобным ритуалам и потому не видела особого смысла в безоговорочном соблюдении старозаветных традиций. Но теперь, когда они жили сравнительно недалеко от отца, тот не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться куклами и приезжал ради этого из Киото. Так было и в прошлом году, и в позапрошлом, так, скорее всего, будет и на сей раз.

Эта перспектива слегка омрачила ее настроение, и дело было не столько в том, что Мисако не хотела себя утруждать, вытаскивая из кладовой бесчисленные коробочки с праздничной утварью и смахивая с них насевшую за год пыль, – с этим она легко справилась бы, – сколько в нежелании заново переживать тягостное чувство, которым сопровождался давешний ее поход в театр. Нельзя ли на этот раз как-нибудь проманкировать праздником? Может быть, стоит поговорить с мужем? И как поступить с куклами, когда она навсегда покинет этот дом? Забрать их с собой? Или лучше оставить? Но не будет ли это неприятно Канамэ?..

То, что Мисако внезапно охватили эти заботы, объяснялось просто: в глубине души она допускала, что к нынешнему празднику ее уже не будет в этом