– Конечно, ему ведь уже год и семь месяцев. Скажи-ка лучше, как ты повезешь его домой? Сначала на поезде до Осаки, а потом на автомобиле?

– Да нет, все намного проще, – объяснил Канамэ. – Он сядет в электричку и доедет почти до самого дома. Теперь в вагон пускают с собакой, нужно только набросить ей на морду платок или что-нибудь в этом роде.

– Неужели Япония наконец доросла до такой модной диковины, как электропоезд?

– Ну, вы и скажете, дядя! – воскликнул Хироси, соскальзывая на осакский диалект. – У нас в Японии чего только нет!

– Поди ж ты! – в тон ему ответил Таканацу.

– Нет, у вас не выходит, – рассмеялся мальчик. – Выговор не тот!

– Представляешь, Хидэо, этот разбойник до того навострился в осакском диалекте, что только держись! В школе он изъясняется на совсем другом наречии, чем дома, с нами.

– Когда нужно, я легко перехожу на правильный язык[56], – похвастался Хироси, – но в школе все мы болтаем по-здешнему…

– Ну, довольно, Хироси, – осадил Канамэ сына, чувствуя, что тот разошелся не на шутку. – Сейчас ты получишь собаку и вместе с «дедусей» отправишься домой. А у дяди есть еще дела в Кобэ.

– Разве ты не едешь с нами, папочка?

– Нет, я составлю компанию дяде. Он соскучился по скияки[57] из знаменитой местной говядины, так что я поведу его обедать в «Мицува». Ты сегодня завтракал поздно и, верно, еще не голоден. К тому же нам с дядей необходимо кое-что обсудить.

– Ясно…

Мальчик с тревогой посмотрел на отца, должно быть, догадываясь, о чем именно идет речь.

5

– Итак, давай подумаем, как быть с Хироси. Поговорить с ним необходимо, тут нет никаких сомнений, и если ты не в силах решиться, я готов взять это на себя.

Не то чтобы Таканацу задался целью понудить брата к немедленным действиям, но, привыкший всегда и во всем брать быка за рога, он предпочел не тратить времени даром, и едва они с Канамэ расположились на циновках в ресторане «Мицува», вернулся к наболевшей теме, не дожидаясь, пока приготовится мясо в стоящей перед ними сковороде.

– Не стоит. С сыном должен говорить я.

– Да, но ты никак не соберешься с духом.

– И все же оставь это на меня. Что ни говори, я знаю своего сына лучше, чем кто-либо… Возможно, ты не заметил, но сегодня Хироси вел себя не совсем обычно.

– Что ты имеешь в виду?

– То, как он щеголял перед тобой своим осакским выговором, как поймал тебя на обмолвке. Обыкновенно он так не делает. Разумеется, ты ему не чужой, и все же такая игривость была не вполне уместна.

– Мне тоже показалось, что он оживлен сверх меры… Выходит, его веселость была наигранной?

– Именно так.

– Но почему? Что, он пытался таким образом сделать мне приятное?

– Отчасти это. Но главное в другом: он тебя боится. Понимаешь? При всей любви к тебе он тебя боится.

– С какой стати он должен меня бояться?

– Видишь ли, Хироси не знает, как далеко мы с Мисако зашли в своем намерении расстаться, и невольно воспринимает твой приезд как знак надвигающихся перемен. Пока тебя не было, для него еще сохранялась некая неопределенность в этом отношении, и теперь ему кажется, что раз ты приехал, с неопределенностью будет покончено.

– Вот оно что? В таком случае мой приезд не доставил ему особой радости.

– Дело не в этом. Мальчик, конечно же, рад тебя видеть, рад твоему подарку. Он искренне привязан к тебе и опасается не столько тебя самого, сколько твоего появления в нашем доме. В этом смысле мы с Хироси ощущаем себя совершенно одинаково. Вот ты коришь меня за то, что я до сих пор не собрался поговорить с сыном. Поверь, Хироси боится этого разговора не меньше моего. Поэтому он так странно и вел себя сегодня. Он не знает, чего от тебя ждать, и все время настороже: а вдруг сейчас ты объявишь ему то, о чем отец предпочитает молчать.

– И эти свои опасения скрывает под маской веселости?

– Понимаешь, все мы: и я, и Мисако, и Хироси – в чем-то очень похожи. Нам не хватает отваги, чтобы действовать решительно, мы всеми силами стремимся сохранить статус-кво… Положа руку на сердце, я тоже слегка напуган твоим приездом.

– В таком случае, вероятно, мне вообще не следует вмешиваться, и пусть все остается как есть?

– Нет, так еще хуже. Страх страхом, но в этой истории пора уже поставить точку.

– Час от часу не легче… А что говорит Асо? Если от вас с Мисако-сан проку не добиться, может быть, он возьмет дело в свои руки?

– Асо ничуть не лучше нас. Он считает, что решать должна Мисако, он, дескать, не вправе диктовать ей свои условия.

– Что ж, его можно понять. Он не хочет выставлять себя злодеем, разрушившим вашу семью.

– Кроме того, мы с самого начала уговорились действовать согласованно и ничего не предпринимать, пока каждая из сторон, то бишь он, Мисако и я, не сочтет, что для развода наступил благоприятный момент.

– Да, но когда он наступит, этот благоприятный момент, если все вы будете сидеть сложа руки? Этак можно прождать целую вечность.

– Не скажи. К примеру, все могло решиться уже теперь, в марте. У Хироси каникулы, и это важное обстоятельство. Я не находил бы себе места, зная, что мальчик сидит в классе и тайком утирает слезы, оставшись наедине со своим горем. А так мы с ним могли бы отправиться в путешествие или пойти в кино, да мало ли что еще. Глядишь, потихонечку он и развеялся бы, отошел душой.

– Почему же ты не воспользовался этой возможностью?

– Из-за Асо. В начале следующего месяца его старший брат отбывает за границу, и он не хочет затевать кутерьму накануне его отъезда. К тому же Асо считает, что отъезд брата многое упростит.

– Значит, теперь все откладывается до летних каникул?

– Скорее всего. Кстати, они длиннее весенних…

– Но ведь так может продолжаться до бесконечности. Летом возникнет еще какое-нибудь осложнение, появится новое препятствие…

Таканацу протянул руку к стоявшему возле горелки блюдечку с водой и стряхнул в него пепел со своей сигары, взлохмаченный на конце и расходящийся слоями, словно капустные листья. Его рука с набухшими венами, худая, но сильная, как и все его по-мужски поджарое тело, слегка дрожала, как будто он долго нес в ней какую-то тяжесть. Должно быть, так на него подействовало выпитое сакэ.

Каждые два-три месяца Таканацу приезжал из Китая, и всякий