сноба – он вырос в нижней части Токио, где исстари селились торговцы и мастеровые, и тамошняя атмосфера нисколько ему не претила, а если когда и вспоминалась, то скорее с ностальгическим чувством, – но, будучи выходцем из этой среды, он с особой остротой ощущал ее ущербность и пошлость. Именно по этой причине его влекло ко всему, что являло собой противоположность купеческим вкусам и связывалось с представлением о духовном, идеальном. Он не мог довольствоваться только тем, что «красиво», «изящно» или «трогательно», – ему хотелось созерцать нечто, сияющее божественным светом, возвышающее душу, нечто такое, что заставляет человека в благоговении пасть на колени или воспарить к небесам. Это «нечто» Канамэ искал не только в искусстве, но и в прекрасной половине человечества, – в этом смысле его можно было назвать истинным женопоклонником или, как теперь принято выражаться, «феминистом». Пока что ему не удалось отыскать свой идеал ни в любви, ни в искусстве, он лелеял его лишь в мечтах, а потому с еще большей силой жаждал недоступного. В какой-то мере утолить эту жажду ему помогали западная литература, музыка и кино.

Европейской культуре, считал Канамэ, изначально присуще чувство преклонения перед женщиной. Мужчина видел в своей возлюбленной живое воплощение греческой богини или Мадонны, и это отношение к женщине как к святыне наложило отпечаток на весь уклад жизни западного человека, а следовательно, не могло не отразиться и в искусстве. В Японии, как это ни прискорбно, ничего подобного не было. Разумеется, старинная придворная литература, театр Но и прочие виды средневекового искусства, развивавшиеся в лоне буддийской традиции, давали ощущение классической величавости, пробуждая возвышенные чувства, однако с наступлением эпохи Токугава влияние буддизма сошло на нет, и это привело к падению художественных вкусов. Героини Сайкаку[46] и Тикамацу трогательны, нежны, они могут заплакать, уткнувшись в колени любимому, но не способны заставить мужчину броситься на колени перед ними.

Памятуя обо всем этом, Канамэ готов был любой драме Кабуки предпочесть сделанный в Голливуде фильм. При всей своей легковесности, американское кино в большей степени отвечало его идеалам, ибо неизменно ставило во главу угла женщину и без устали изыскивало все новые средства, позволяющие запечатлеть ее красоту. Что же до традиционного японского театра и музыки, то они совершенно не привлекали Канамэ, и если в токиоской манере исполнения еще можно было обнаружить хоть какую-то живость и изящество, то нарочитый, насквозь пронизанный токугавскими вкусами стиль гидаю производил на него отталкивающее впечатление.

Так почему же сегодня, глядя на сцену, он не испытывал привычного чувства отторжения? С первой же минуты пьеса, точно по мановению волшебства, увлекла его в свой мир, и даже тяжелые, навязчивые звуки сямисэна действовали на него завораживающе, проникая до самого сердца. Он с удивлением обнаружил, что бушующие на сцене мещанские страсти, всегда казавшиеся ему глупыми и нелепыми, в какой-то мере утоляют его тоску по идеалу. Короткая занавеска «норэн»[47] над входом, выкрашенный в цвет киновари порог, раздвижная решетчатая перегородка с левой стороны – все эти традиционные декорации заставляли ощутить атмосферу темного, пропитанного сыростью жилища горожанина, но в этом затхлом, сумрачном пространстве угадывалась таинственная глубина, совсем как в святилище буддийского храма, брезжил какой-то неясный свет, напоминающий сияние ореола за спиной старинного изваяния Будды в ковчеге[48]. Это был совсем не тот ликующий блеск, что наполняет американские фильмы, а недоступное поверхностному взгляду тусклое, печальное мерцание, пробивающееся наружу из-под пыли веков…

– Должно быть, вы совсем проголодались. – Как только дали занавес, О-Хиса принялась раскладывать по тарелкам содержимое своих ящичков. – Вот, отведайте, пожалуйста. Правда, за вкус я не ручаюсь…

На протяжении всего антракта Канамэ не мог справиться с волнением. С одной стороны, он все еще находился во власти образов Кохару и О-Сан, с другой – опасался, что старик вот-вот пустится в рассуждения по поводу пресловутых черта и змеи.

– Жаль вас покидать, но, боюсь, нам пора… – сказал он, наскоро проглотив угощение.

– Как, уже? – воскликнула О-Хиса.

– Я бы с удовольствием остался еще, но Мисако хочет зайти в кинематограф…

– Ах, да, конечно, – произнесла О-Хиса, переводя взгляд с Мисако на старика, словно взяв на себя роль посредницы между ними.

Началось вступление к следующему действию драмы, и супруги воспользовались этим, чтобы откланяться. О-Хиса проводила их до фойе.

– Похоже, мы сполна отбыли свой номер, – с явным облегчением проговорила Мисако, когда они оказались на освещенной огнями вечерней улице.

Оставив ее слова без ответа, Канамэ зашагал в сторону Эбису-баси.

– Погодите, – окликнула Мисако мужа. – Нам же не туда!

Канамэ обернулся и нагнал жену, которая быстрой походкой направилась в противоположную сторону.

– Я подумал, там будет проще поймать машину.

– Который теперь час?

– Половина седьмого.

– Как же мне быть?.. – пробормотала Мисако, на ходу натягивая перчатки.

– Если хочешь, поезжай. Время еще не позднее…

– Интересно, какой путь отсюда самый короткий? Поездом от станции Умэда?

– Лучше всего, если ты сядешь в электричку и доедешь до Камицуцуи, а там возьмешь такси. Ну что ж, пожалуй, здесь мы и расстанемся.

– Какие у вас планы?

– Прогуляюсь по Синсайбаси[49], а потом поеду домой.

– Если вы вернетесь раньше, чем я, распорядитесь, чтобы кто-нибудь встретил меня на станции часов в одиннадцать, ладно? Впрочем, я еще позвоню.

– Хорошо.

Канамэ остановил проезжавший мимо «форд»[50] новой модели и, подождав, пока жена устроится на сиденье, снова нырнул в толпу.

4

Милый Хироси!

Надеюсь, твои экзамены уже позади. А когда начинаются каникулы? Я хочу подгадать свой приезд ко времени, когда ты будешь свободен от классов.

Что же все-таки привезти тебе в подарок? Ты заказывал собаку кантонской породы[51], но здесь, сколько я ни спрашивал, таких нет. Можно подумать, будто Шанхай и Кантон находятся не в разных концах одной страны, а в двух разных государствах. Не привезти ли тебе взамен борзую? Эта порода очень популярна в здешних краях. Думаю, ты представляешь себе, о чем идет речь, но на всякий случай посылаю фотографию.

Кстати, может быть, тебе хочется фотоаппарат? Как насчет маленького «Патэ»? Напиши, что лучше: фотоаппарат или собака?

Передай папе, что я везу ему обещанное собрание сказок «Арабские ночи»[52], – мне удалось-таки найти его в магазине «Келли и Уолш»[53]. Это издание предназначено для взрослых, в отличие от известной тебе детской книжки с таким же названием.

Твоей маме я приготовил в подарок два отреза на оби[54] – камку и камлот. Поскольку, выбирая их, я полагался на свой вкус, не исключено, что она