Неправый суд открылся 8 мая в 12 часов дня в зале клуба им. Ф.Э. Дзержинского на Лубянке. Зал заполнили новые сотрудники МГБ. Этот процесс должен был иметь для них воспитательное значение. Пусть посмотрят, как государство расправляется с «иностранными шпионами».

Обвиняемые в один голос упирали на то, что признательные показания они давали под принуждением.

«Еще в ночь моего ареста Абакумов мне сказал, что если я не буду давать признательных показаний, то меня будут бить. Поэтому я испугался, что явилось причиной того, что я на предварительном следствии давал неправильные показания» (Фефер).

Тех, кто пытался сопротивляться, заставили подписать составленные следователями протоколы допросов после избиений:

«Четыре месяца прошло со дня моего ареста. За это время я неоднократно заявлял: я не изменник, не преступник, протокол моего допроса, составленного следователем, подписан мною в тяжелом душевном состоянии, при неясном сознании. Такое состояние мое явилось прямым результатом методического моего избиения в течение месяца ежедневно. Днем и ночью глумления и издевательства» (Шимелиович).

«В самом начале следствия я давал правдивые показания и заявлял следователям, что не чувствую за собой никакого преступления… После этого меня вызвал к себе министр госбезопасности Абакумов и сказал, что если я не дам признательных показаний, то он меня переведет в Лефортовскую тюрьму, где меня будут бить. А перед этим меня уже несколько дней “мяли”. Я ответил Абакумову отказом, тогда меня перевели в Лефортовскую тюрьму, где стали избивать резиновой палкой и топтать ногами, когда я падал. В связи с этим я решил подписать любые показания, лишь бы дождаться дня суда» (Юзефович).

Обвиняемые находили многочисленные огрехи во вменяемых им прегрешениях. Так, например, когда Лозовскому указали на передачу американскому журналисту Гольдбергу якобы секретного материала о внешней политике Англии, подготовленного Научно-информационным институтом при отделе внешней политики ЦК ВКП(б) (институт № 205), тот настоял на вызове начальника этого института Н.Н. Пухлова, который подтвердил, что данный обзор составлен по материалам иностранной печати и поэтому никак не может быть секретным.

Таких проколов в следственном деле было множество.

Но главное состояло в том, что на суде обвиняемые, несмотря на то, что их ожидало потом в камерах, наотрез отказывались признаваться в шпионской деятельности. Между тем основополагающим камнем сталинской судебной системы являлось признание обвиняемыми своей вины. К этому судьи были не готовы.

Председательствующий на процессе генерал-лейтенант юстиции А.А. Чепцов со страхом увидел, что еще немного, и шитое белыми нитками дело окончательно треснет по швам. Ходивший гоголем Рюмин в перерыве судебного заседания с угрозой напомнил Чепцову о принятом Политбюро решении расстрелять всех обвиняемых, кроме Штерн. Чепцов об этом знал. Но его возмутила бесцеремонность Рюмина, допустившего в следственных действиях непростительные промахи. И то, что он постоянно козырял покровительством Сталина.

В конце концов Чепцов пришел к выводу, что «Дело ЕАК» надо отправить на доследование. Через семь дней слушаний, 15 мая, он прервал процесс и стал искать защиты от наглости Рюмина.

Сохранились письма Чепцова к генеральному прокурору СССР Г.Н. Сафонову, председателю Верховного суда СССР А.А. Волину, заместителю председателя Комиссии партийного контроля М.Ф. Шкирятову, Председателю Президиума Верховного Совета СССР Н.М. Швернику, заведующему административным отделом ЦК Г.П. Громову, секретарю ЦК П.К. Пономаренко. С аргументами Чепцова многие соглашались, ему сочувствовали. Однако курок пистолета был взведен не ими, и он неминуемо должен был выстрелить в затылок руководителям ЕАК.

В конце концов Чепцова в присутствии Игнатьева и Рюмина принял Маленков. О чем они тогда говорили, неизвестно. Однако в своем кругу генерал рассказывал, что Маленков впал в истерику и заявил: «Что же, вы хотите нас на колени поставить перед этими преступниками? Ведь приговор по этому делу апробирован народом, этим делом Политбюро ЦК занималось три раза. Выполняйте решение Политбюро». Реплика Маленкова показывает, что смертный приговор членам ЕАК был вынесен не в одночасье. Даже «на самом верху» по этому вопросу возникали какие-то разногласия, если понадобилось возвращаться к нему несколько раз. Кого-то из членов Политбюро, очевидно, пришлось убеждать в необходимости такого шага. Во всяком случае, это были не Сталин и не Маленков.

В материалах июньского 1957 года Пленума ЦК КПСС есть ответ Маленкова, который на вопрос генерального прокурора СССР Руденко, докладывал ли он Сталину о просьбе Чепцова доследовать «Дело ЕАК», заявил: «Все, что он сказал, я не посмел сказать Сталину».

Трудно себе представить, чтобы Сталин, как главный организатор этого процесса, целую неделю мог оставаться в неведении относительно того, что он остановлен. Скорее всего, что именно по его инициативе на Чепцова надавил Маленков, который выполнял поручение Сталина, поскольку именно он руководил деятельностью ЦК по борьбе с еврейскими националистами и космополитами.

Во время этой вынужденной паузы следователи безуспешно пытались склонить подсудимых к признанию своей вины, суля им смягчение приговора, обещая не репрессировать родственников. Однако все эти уловки не возымели действия.

22 мая 1952 года, когда суд по «Делу ЕАК» возобновился, допросы подсудимых, свидетелей и экспертов пришлось проводить уже в закрытом режиме в здании Военной коллегии на улице 25 Октября.

За исключением академика Л. Штерн, осужденной к лишению свободы и помещению в исправительно-трудовой лагерь, и умершего во время следствия С. Брегмана все подсудимые были приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор был приведен в исполнение 12 августа 1952 года.

С этого дня Сталину оставалось жить 205 дней

Многим и по сию пору непонятна неоправданная жестокость Сталина, проявленная им по отношению к членам ЕАК. Однако иначе он поступить не мог. Расправа с представителями еврейской интеллигенции была всего лишь обычным очередным звеном в цепи его кровавых преступлений. Главной задачей этой акции, как и всех предыдущих, являлось устрашение общества. В стране не решались насущные социальные проблемы. Отсутствие самых простых продуктов питания и нехитрых промышленных товаров вызывало недовольство людей. Потребовалось возродить образ внутреннего врага.

Прошедший в первые месяцы после смерти Сталина июльский (1953 г.) пленум ЦК КПСС, по сути дела, превратился в партийно-хозяйственный актив, на котором впервые было заявлено о бедственном экономическом положении страны, оставленной Сталиным.

«Дело врачей»

Во все исторические эпохи, в разных странах правители имели личных лекарей. Нередко им приходилось расплачиваться за несовершенство медицины. Подчас собственной жизнью.

Русская история. Великий князь Иван III вывез для себя из Венеции лейб-медика Леона. В начале 1490 года тот пообещал ему вылечить тяжело заболевшего сына. Не получилось. Мистера Леона обезглавили. Другой лейб-медик, Стефан фон Гаден, пользовал сразу двух царей – Алексея Михайловича и его сына Федора. В 1682 году во время стрелецкого бунта стрельцы обвинили его в отравлении царя Федора. Напрасно царевна слезно заступалась за лекаря. Уверяла, что сама пробовала все его лекарства. Не помогло. Несчастного фон Гадена пытали и предали на Красной площади лютой смерти вместе с сыном. Он «…был изрублен на куски: отрублены были одна нога и одна рука, тело проколото копьем, а голова разрезана топором».

Советское время не было исключением. При расстреле семьи последнего русского императора Николая II убили и доктора Боткина.

Кремлевские врачи, составлявшие особую касту медицинских работников, имели недоступные рядовым врачам социальные льготы, лучшие возможности карьерного роста. Они чаще других удостаивались правительственных наград, их одаривали почетными званиями, делали руководителями советского здравоохранения. Однако близость к первым лицам государства нередко заканчивалась для них не менее трагически, чем на заре российской государственности.

При Сталине