Семья Дермида так и бушевала потом до самой ночи, еще и соседи пришли, тоже обменивались мнениями. А я уши грела и узнала, что Фарли действительно человек заносчивый, и даже с бароном не шибко уважителен – так живущие в баронском особняке слуги говорят. В общем, лицо подозрительное, неведомо откуда взявшееся и возомнившее себя очень важным.

И не приструнить ведь! Барона нет, а деревенский жрец Кэолан, тоже в своем роде представитель власти, слишком мягок и трусоват. Я бы, как и другие, вздохнула да рукой махнула на зарвавшегося рэнда, но меня не оставляла мысль об усадьбе. Если вскроется, что Фарли занимается чем-то противозаконным, то его могут турнуть из усадьбы и отправить туда, куда отправляют преступников, а тут я – с некоторой суммой, желающая вернуть бабушкин дом.

В общем, я решила действовать сама. Для начала наплела жрецу Кэолану, что очень скучаю по бабушке, но ее вещей у меня почти не осталось, и было бы неплохо попросить рэнда Фарли позволения выкупить хотя бы что-то. Я пустила слезу, и жрец согласился мне помочь и поехать со мной к Фарли. Выбрав ненастный день, когда рэнд точно будет дома, мы отправились к нему в гости; нас привез Дермид на своей повозке.

Из всех тулахских домовладений усадьба единственная стоит практически впритык к лесу. Владение обширное – есть, где развернуться, и раньше, при Фионе, здесь работало много людей. Слуги в основном жили в хозяйском доме, но были и приходящие из деревни; на территории рядом с амбаром стоит также дом-мазанка, где жили периодически крестьяне, берущие у Фионы землю в аренду. А дальше, за мазанкой и сараями – хлев, рядом с которым огорожена земля для летнего загона, а еще дальше – конюшня.

Хозяйский же дом стоит в саду и выглядит уменьшенной копией особняка барона Даммена. Двухэтажный, каменный, с черепичной крышей – этого уже достаточно, чтобы назвать его «особняком», ведь большинство негородского населения Ренса живет в деревянных домах.

Пока мы ехали к воротам, я разглядывала виднеющиеся за забором постройки и мысленно дорисовывала детали, подстраивала их под образ, запечатленный в памяти Астрид. Но то, что я «помнила», плохо соотносилось с тем, что я увидела сейчас. Темнотища, серость, сараи заколочены, а сам дом словно заброшен… Громким лаем нас встретили уже знакомые мне собаки, «проводили» до самих ворот.

Привлекать внимания хозяина не пришлось, он быстро вышел на лай и подошел к воротам с недовольным – иного и не ожидалось – лицом. Собаки продолжали захлебываться лаем.

— Доброго дня, рэнд Фарли, — сказал Кэолан и усмехнулся, когда мощный порыв ветра «толкнул» его. — Ух, как погода разыгралась!

— Что случилось? — спросил Фарли, глядя на нас с подозрением.

— Ничего, ничего. Знаешь ли ты эту девушку? — жрец указал на меня. — Это Астрид Лорье, ее семье принадлежала раньше твоя усадьба.

— И?

— Астрид хочет выкупить вещи, принадлежащие ее бабушке.

— Я сжег весь хлам.

— Как же так, — укоризненно протянул Кэолан.

— Раньше надо было думать о вещах.

— Неужели вы сожгли абсолютно все? — уточнила я.

— Что не сжег, вывезли до меня.

— В доме есть тайник, где бабушка хранила свои дневники. Позволите войти и забрать их? Я заплачу.

— Нет, — отрезал Фарли.

— В светлый тин богини Миры следует быть мягче и помогать людям, — напомнила я.

— Плевал я на богов, — усмехнулся Фарли, когда лицо Кэолана вытянулось. — Это все? Тогда проваливайте. И не суйтесь больше на мою землю.

— Это не твоя земля и не твой лес, чужак, — процедил Дермид.

— Что ты сказал? — прищурился Фарли.

Кэолан поспешил замять назревающий конфликт, и мы уехали несолоно хлебавши… вроде как. На самом деле я лично своей цели добилась и услышала, что хотела. Зная, что скоро прибудет почтовый дилижанс, я тем же вечером написала письмо – и не абы кому, а самому отцу-настоятелю Бенедикту Кивернесскому. Он сам, в конце концов, упомянул еще тогда, в храме, когда я с Тейгом разводилась, что по прибытии в Тулах хорошо бы мне отправить ему весточку, что я добралась и устроилась благополучно.

Ну, что ж, вот и пришла пора отправить весточку.

***

В письме я еще раз поблагодарила отца Бенедикта за его заступничество при разводе и написала, что очень рада снова жить в родной деревне. Люди здесь по-прежнему трудолюбивые и благонравные, но в последнее время живется им тяжело. Все из-за рэнда Фарли, который запрещает им заходить в лес, а сам постоянно вывозит оттуда дичь и сбывает где-то. В отсутствие барона – пусть пошлет ему богиня Мира здоровья! – Фарли ведет себя как хозяин, чуть что угрожает спустить собак и даже деревенского жреца Кэолана ни во что не ставит, богохульничает при нем.

В общем, это было совершенно заурядное письмо о том, как мне живется в деревне, но при этом с жирным намеком на подозрительного богохульника Фарли. Я знала, что отец Бенедикт прочитает письмо, хотя бы потому, что я не просто Астрид, а разведенная Астрид, чьим разводом интересовался сам каэр Фэйднесс. Но вот ответит ли на него? Сделает ли что-то?

Я так и не узнала, решило ли что-то мое письмо, или дальнейшие события произошли сами собой, но вскоре в деревню пожаловали гости. Точнее, не в саму деревню, а к рэнду Фарли. Гостям он не обрадовался, в дом пускать не пожелал, рычал, как собака – по крайней мере, так говорят мальчишки, которые наблюдали за всем этим неподалеку. А потом выяснилось, что Фарли был в сговоре с лесничим и при помощи еще нескольких деревенских мужчин, включая кузнеца, занимался браконьерством.

Фарли разрешено охотиться на кабанов – это все знают, но он еще охотился и на оленей и хорошо зарабатывал на этом, втихую сбывая дорогущую «запрещенку» другим каэрам или для пиров гильдий в крупных городах. Кто-то сверху покрывал это; бедного барона Даммена заставили вернуться из храма, где он лечился, и разбираться со всем этим.

Исхудавший и сильно постаревший барон Даммен был вынужден доказывать, что ничего не знал, и передал мою усадьбу Фарли в обмен на обязательство привозить к столу хорошую дичь, рыбу и стеречь ближнюю часть леса. Быть, в общем, еще одним лесничим. Люди графа Тавеншельда пропесочили барона и назначили нового лесничего.

Деревня от таких новостей бурлила, но обсуждали не столько Фарли, которого большинство не любило,