Сейчас скажет: «Дядя Стив…»,

— Дядя Стив беспокоился.

— Контрактики! Контрактики! — радостно сообщил Майкл, размахивая бумагами у всех перед носом.

— А как же…

— Это - святое, — перебил Майкл. — Никакие контрактики не заменят удовольствия…

— Потрясти здесь задницей? — закончил за него Рой.

— Потрясти здесь задницей, — журнально улыбнулся Крис. – Ох, и полюбливаю я себя на обложечках. Чудо-мальчик! Разве нет?

— Кстати, чудо-мальчик, — перебил Шон. — Давно я не полюбливал тебя на обложечке чудо-клуба. А? Рой горит желанием…

— Я-а-а?!

— Ты-ы-ы, — на его ноте протянул Стив. — Плакатики уже примелькались. Надо бы обновить. У дяди Стива в потайном карманчике есть на это чудо-денежка.

— Ну, если чудо-денежка…

Энди слушал перепалку друзей, и мозг его постепенно затуманивался. Мысли съехали куда-то в сторону, и в голове образовалась перина вакуума. Она взбивалась, заволакивая сознание, и он уже был готов отключиться, но голос Шона нагло сдернул ее.

— Детка!

— А?

— Неужто антиалко так опьяняет? Иди-ка приляг у меня в кабинете, а то ты совсем замаялся. Рой, ты бы хоть иногда позволял ребенку выспаться, а то, поди, высиживаешь без передыха.

— Я — добропорядочная курица. С яйца слезешь - оно, не дай бог, остынет.

Энди не сопротивлялся. Он понял, что, наверное, умрет, если сейчас же не ляжет. В кабинете пахло сигаретами, какими-то ароматными снадобьями и (как это ни показалось бы странным) сексом. Энди повалился на кушетку. Запах Стива. Тот самый, что невидимо диктует волю его обладателя. Эти, как их там? Феромоны тела. Перины с феромонами вновь обволокли его, и парень провалился в сон. Именно провалился, словно упал в колодец, не успев даже взвизгнуть. И нет его. Зови - не зови. Дно глубоко. Не докричишься. А перины - не просто перины, а постелены в люльку. Она покачивается и укачивает… У-ка-чи-ва-ет…

Энди открыл глаза. Как-то вдруг, словно что-то стукнуло его. В кабинете темно, потому что на улице тоже темно. Произведя безвольным мозгом нехитрые размышления, парень пришел к выводу, что наступила ночь. Впрочем, к выводу можно было и не приходить, потому что ночь и так и так наступила. И даже если бы не было окна, понять, что за время суток вне - оказалось бы несложно. Стены сотрясались от грохота. Два съехавших друг к другу фужера надрывно звенели, словно ругались, выясняя отношения. На мгновение Энди вспомнил мост, когда в утренний час-пик у него над головой неслись машины. Здесь все казалось хуже, ибо по нынешнему мосту неслись товарные поезда, с которых то и дело падали плохо закрепленные грузовики, набитые щебнем. Энди вскочил. Он уже собрался начать проклинать себя за слабость, когда дверь отворилась и на пороге образовался Стив в концертном костюме, если его таковым можно было назвать. Скорее, это был носок на веревочках, едва прикрывающий причинное место. Этот лоскуток с выточкой богато дополняла россыпь блесток и капель пота.

— О! — радостно воскликнул он. — Дитя всплыло!

— Чего вы меня не разбудили? — угрюмо спросил Энди.

— Не разбудили?! А это возможно? Мне кажется, мертвого проще поднять, чем тебя!

— А где все?

— Народу битком, так что, можешь выбрать всех, кого захочешь!

— Рой?

— Ну кто бы сомневался! Отправил домой с сопровождением.

— С каким сопровождением?

— С обычным! Чтобы не кантовали, не трясли, до кровати доставили и аккуратненько сложили. Найдешь там, где оставили.

— Он пьян?

— Я же говорил тебе. Теперь две недели бульона. Все как всегда. Без изменений и отклонений.

— Зачем ты позволил ему?

— Ну, началось! А ему можно что-то позволить или не позволить? По-моему, Рой берет все, что захочет, не озаботясь спросить разрешения. К тому же, мне кажется, он уже взрослый мальчик.

— Ты должен был остановить его. Он же спивается!

— Прости, детка, но я затрахался. Я кормлю его сиськой больше десяти лет. У меня уже молоко кончилось. Может, ты теперь попробуешь?

— И попробую, — голос Энди надломился, блеснув внутренней слезой.

Энди ехал в такси, ненавидя всех и вся. Роя - за то, что тот пьет. Себя - за то, что уснул. Стива - потому что у него кончилось молоко. Опять себя. Опять Роя. Снова себя. Себя! Себя! Себя! Чертова усталость! Ну, Рой! Или я вытащу тебя или сдохну! А вот и не угадали! Не сдохну! Не дождетесь! Буду варить бульон! И поридж! И мюсли разводить! Эх, Рой, Рой! Буду трахаться с тобой и бульоном, и мюсли! Так что, извини! И вряд ли ты дождешься, что я затрахаюсь! Потому что затрахаюсь, но утоплю тебя в проклятом бульоне!

В доме мертвенно тихо. Рой спит в гостиной на диване. Энди посмотрел и отправился наверх. Лег. Полежал. Потом еще полежал. Сна - ни в одном глазу. Ну еще бы! Проспать полдня. Еще полежал. Не спится. Никотин - на опасном минимуме. Кофеин - ниже уровня. Желудочный сок - зашкаливает. Поесть или покурить? Или кофе? Так. Поставить чайник, закурить и подогреть еду, а дальше - как получится. И что из того, что Рой спит в гостиной? Ну, спит и пусть продолжает. Мальчишка злится. Плевать, что у него там с никотином, кофеином и адреналином! Минимум с максимумом - у Энди, и это его волнует гораздо сильнее. И адреналин взлетел, потому что парень заводится все больше и больше. Первый раз, чтобы так сильно. Ну, Рой! Тоже мне курица! Его сейчас топчи не топчи, он все равно не очухается. Яйцо он высиживает! Его самого высиживать надо! А что?! Буду! Хоть захлебнись в бульоне!

Куриная грудка булькает. Энди начищает кастрюлю. Зло так начищает. И звук такой противный. Монотонный. Парень поглядывает на Маккену. Тот похож на кошку. Спит, вывернувшись неестественно. И руки ему мешают. То так заложит, то так. Жарко ему. Раскраснелся. Потный весь. Морщится. А мальчишка все злится. Уже не сильно. Не злится даже, делает вид. Полбутылки бурбона вылито. Он его попробовал. Гадость страшная. Если все канализационные микроорганизмы налакались и текут теперь по трубам одурманенные - это их проблема. Главное - выдержать приступ гнева, когда Рой обнаружит пропажу. Энди готов. Он уже раз десять проговорил про себя, что и как будет отвечать.

— Неужели?! — почти восторженно произносит парень, обнаружив, что Маккена хлопает глазами. — Явление на появление!

Рой пытается осязать себя в теле, и ему не нравится тон парня. С первого звука и не нравится.

— Ты когда-нибудь перестанешь шкрябать?!

— С какого перепуга? — хамит Энди.

— С такого, что я сплю.

— Какая неприятность! А я жалование отрабатываю. Представляешь?

— Иди к черту!

— Уже ходил и только что вернулся.

— Чем воняет?

— Долбанным куриным бульоном, который ты сейчас и начнешь потреблять.

— Это тебя Стив научил?

— За что я ему премного благодарен!

— Меня сейчас вырвет…

— Прекрасно. Больше бульона войдет. Сейчас таз принесу.

Рой раздраженно вскочил и сел.

— Слушай, парень! Ты кто такой?!

— Нянька твоя. Так что, привыкай! Теперь мою сиську сосать будешь!

Роя передернуло.

— Фу.

— Давай вставай. Ты воняешь, как конезавод.

— Послушай, мальчик, если я плачу тебе зарплату и трахаю, это еще не дает тебе право…

— Именно то, что ты платишь мне и, особенно, трахаешь, дает мне право сейчас трахать тебя, чем, собственно, я и занимаюсь.

— Ага, — понимающе заключил Рой. — Теперь понятно. Но где оргазм?

— Оргазма тебе не хватает?! Ща будет! Ща все будет!

Энди навис над Роем, глядя на него сверлящим взглядом.

— Слушай внимательно. Сейчас ты разденешься. Потом пойдешь в душ. Потом выпьешь гребанный бульон, который я варил все утро, и, если хоть что-то нарушится, я убью тебя. А если ты избежишь этого, то пойдешь наверх и уложишь свою задницу в кровать. Я сменил белье, потому что оно провоняло чужими мужиками. И, кстати, если ты трахаешь все, что шевелится, не мог бы ты делать это не в нашей постели…

— Ты еще скажи "семейной"! — вскипел Маккена. — Меня вывернет сразу же. Вообще-то, я всегда считал, что и делаю до сих пор, что это моя постель, и если ты в ней спишь, это ничего не меняет!

Энди ощутил отрезвление, словно был до этого беспробудно пьян. Это меняет все! Рой есть Рой. Свободен. Никаких связей. Никаких отношений. Просто все, что шевелится. Шон предупреждал. И если он случайно оставил приоткрытой дверь своего сердца, а Энди просто вошел, то это не значит, что ему разрешено поселиться там. Апартаменты для одного. Одиночка. Как можно забыть об этом? Иноходец, потому что принадлежит только самому себе.

Маккена видел, что его слова