До конца не выясненной остается роль в тех событиях стоявшего в Тертере 3-го Шекинского конного полка азербайджанской армии. По данным штаба 32-й дивизии аскеры не только не принимали никакого участия в подавлении восстания, но, возможно, и были теми, кто сделал первые выстрелы по красноармейской роте охранения[444]. В то же время, согласно рапорту командира Шекинского полка подполковника Саита Тонгиева (Тангиева), направленного 22 мая Ч. Ильдрыму, офицерский корпус делал всё возможное для прекращения стрельбы и «принял все меры, но справиться с жителями, которые распропагандированы, не в силах»[445]. Искренность слов Тонгиева о его стремлении прекратить восстание подтверждается тем, что, будучи в последних числах мая арестованным как офицер старой армии, 19 июня он был освобожден и вызван телеграммой в штаб Кавфронта во Владикавказ для продолжения службы[446]. В последующие годы Тонгиев способствовал укреплению власти большевиков в Ингушетии, откуда был родом[447].

Также участие аскеров в прекращении боя подтверждается телеграммой главы Тертерского Ревкома Ахмедова, отправленной Ильдрыму 23 мая[448].

Тонгиев полагал, что в регионе готовится большое выступление, и телеграфировал об этом Ильдрыму. Действительно, подавление восстания в селе Тертер не привело к замирению. Северная часть равнинного Карабаха перестала быть безопасной для большевиков. Взаимные отношения красноармейцев и жителей стали враждебными. Антикоммунистическая агитация развернулась повсеместно до дороги Евлах – Агдам[449]: там, где обобществлял землю и фабрики Бунимович. Местность оказалась на военном положении. Отряды повстанцев убивали одиночных красноармейцев, трупы которых то и дело обнаруживали в окрестностях Тертера[450].

Политработники XI армии старались, чтобы озлобление красноармейцев не приобретало формы межэтнического конфликта: в Тертере 25 мая был проведен митинг, на котором его участники поклялись забыть «национальную вражду и способствовать прекращению последней между закавказскими народами»[451].

Сознавая опасность ситуации, в равнинный Карабах направились Д. Буният-Заде[452] и Ч. Ильдрым. Совместно они провели митинг в Тертере и ассигновали средства на установку памятника жертвам восстания[453]. Отстраненный ранее от должности бывший генерал-губернатор и предревкома Карабаха Х. Султанов был арестован[454]. Той же участи подверглось все его окружение: помощник Калантаров, кочи (авторитетное, в том числе в криминальных кругах, лицо) Шугур, уездный начальник Зангезура Шахсувар, начальник контрразведки Агаларов, начальник 1-го Бакинского участка Мешади Новрузов, Сеидбеков, 7 беков Калабековых (по всей видимости, их пытался поймать еще ранее Бунимович), Мешади Зульфугар. В самом Тертере по итогам восстания чрезвычайная комиссия арестовала 8 человек[455].

Комвоенмору Ч. Ильдрыму «для очищения района от контрреволюционных банд» была передана грузившаяся на поезд в Евлахе для отправки на Польский фронт 18-я Кавдивизия[456]. В район Геранбоя 24 мая для ликвидации «банды разбойников» численностью, по данным штаба 20-й дивизии, 150–200 человек под руководством Гаджигасана Кушбасоглы были направлены отряды пеших разведчиков 178-го полка[457]. На следующий день к ним должны были присоединиться ещё две роты.

Но ещё ранее с этими повстанцами столкнулись части Таманской кавбригады, двигавшиеся походным порядком из Гянджи в Шушу. В 22 часа 24 мая в районе деревни Кервенд-хана к юго-западу от Геранбоя они были обстреляны пулеметным и ружейным огнём со стороны керосинового завода. Потеряв 9 человек убитыми, им пришлось замедлить движение по дороге на Шушу и выслать разведку. Командир Кавбригады докладывал в Баку следующее: «население под влиянием агитации беков о мнимых грабежах и убийствах, чинимых красными. Поголовно разбегаются, бросая аулы»[458]. По всей видимости, результатом деятельности Бунимовича стало формирование отрядов самообороны из числа местных беков и буржуазии, которые приняли части Таманской кавбригады за тех, кто направлялся обобществлять их собственность.

В большевистском руководстве в Баку тем временем нарастало беспокойство. Бескровный переворот и признание армией АДР новой власти создавало в Москве иллюзию прочного положения в Закавказье. В результате в условиях ухудшения положения на Западном фронте XI армия рассматривалась в качестве донора. Предполагалось сокращение ее численности более чем на треть. Пределы Азербайджана должны были покинуть 18-я кавалерийская и 28-я пехотные дивизии. Ещё 13 мая прибывший в Баку Комкавфронта Смилга просил у Москвы не выводить эти части или задержать их отправку, аргументируя это репутационными потерями на Кавказе и тем, что азербайджанское правительство рассчитывает в случае внешней агрессии со стороны Грузии или Армении только на части Красной армии[459] Начало работы бакинских большевиков в провинции, поездка Орджоникидзе и Левандовского в Карабах и мятеж в Тертере лишь подтверждали невозможность сокращения численности XI армии. Орджоникидзе телеграфировал 24 мая в Москву: «…в случае взятия этих (прим.: 18– й Кавдивизии и 28-й пехотной) частей создастся невообразимая обстановка, чреватая болезненными скандалами, а может быть, и провалами»[460].

Азербайджанская «Вандея». Восстание

Пока Времревком совместно с прибывавшими в Баку членами Кавказского крайкома РКП(б) и представителями Красной армии определялся с дальнейшим политическим курсом, уезды жили своей жизнью.

Жила своей жизнью и Гянджа. В то время город делился на несколько частей. Самой большой из них была «мусульманская» на левом берегу реки Гянджачай. Там находились основные административные здания. Там же стояли дома гянджинских дворян, располагался базар. Окраины были застроены бессистемно традиционными для Востока домами с глухими высокими каменными или саманными заборами[461].

На правом берегу реки находились армянские кварталы, после мартовского восстания в Карабахе оказавшиеся на полуосадном положении[462]. Вверх по течению Гянджачая располагалась немецкая колония Еленендорф. Станция Гянджа и пристанционный поселок, населенный железнодорожными рабочими, лежали в 8 километрах к северу от города[463]. К югу от города в горах с марта 1920 года на осадном положении находились армянские села, где «хозяйничали дашнакские эмиссары»[464]. Картину жизни Гянджи дополняли многочисленные офицеры-деникинцы с семьями, бежавшие в Северного Кавказа в апреле 1920 года[465].

Мирный переход власти в Гяндже после переворота не привел ни к каким радикальным изменениям в городском и губернском административных аппаратах[466]. Не прекратились столкновения между мусульманами и армянами. Даже бывший генерал-губернатор Рафибеков не был арестован, а лишь отстранен от должности[467].

Да и местные коммунисты во главе с Ибрагимом Алиевым, к которым перешла власть 28 мая, со стороны выглядели странно. До переворота в Гяндже отсутствовала единая большевистская организация: ячейки существовали в «мусульманской» и армянских частях города автономно и не контактировали между собой, как они впоследствии объясняли, «по техническим причинам»[468]. Поэтому первоочередной