Шрифт:
Закладка:
Несмотря на то что партконференция избрала бюро для организации работы, представитель XI армии Тарумов даже 20 мая на страницах «Коммуниста» задавался вопросом «Существует ли в Гяндже партийная организация?». И отвечал на него однозначно – нет. Тарумов не доверял местному ревкому и не считал местных «коммунистов» способными сформировать партийный аппарат, ратовал за скорейшее приведение в жизнь декрета о земле и усиленную работу в деревне[471].
Жизнь в Гяндже, как и во всем Азербайджане, начала меняться после 10 мая, когда в городе были опечатаны все банки[472]. Затем 13 мая представитель XI армии арестовал бывшего генерал-губернатора Худадат-бека Рафибекова. Начался исход из города семей скопившихся там в конце апреля беженцев-деникинцев с Северного Кавказа, местной буржуазии и помещиков, переселявшихся в свои пригородные имения[473]. Именно там, в Самухе[474] и Бегбанларе[475], происходили собрания, на которых обсуждалась необходимость антибольшевистского восстания. Широкую известность в научных кругах получил список участников встреч из доклада турецкого коммуниста М. Субхи, занимавшегося расследованием причин трагических событий в Гяндже: бывшие премьер-министр Насиб-бек Усуббеков, генерал-губернатор Казахского уезда Эмир Хан Хойский, глава МВД Мустафа Векилов, турецкий генерал Нури-паша. Присутствие там Дж. Казымбекова подтверждалось только некоторыми из допрошенных[476]: до 20-х чисел, видимо, он колебался в вопросе необходимости открытой борьбы с большевиками.
Непримиримую позицию по отношению к новой власти заняли скрывшиеся за городом в первые дни после переворота гянджинские купцы, сколотившие за годы АДР значительные капиталы и имевшие неоднозначную репутацию[477], Сары Алекпер и Гачаг Гамбар (Камбар). Они занялись формированием отрядов самообороны[478].
С 11 мая в Гяндже начала издаваться на трех языках (азербайджанском, армянском и русском) стенная газета Кавроста «Кавказская Коммуна»[479]. С начала 20-х чисел – полноценное издание «Красная Ганджа» (прим.: орфография сохранена). Свежие номера расклеивались на городских улицах вместе с выпусками центрального органа Времревкома «Коммуниста» и газеты XI армии «Красный воин»[480]. О содержании последней говорит тот факт, что её главный редактор А.А. Рондо будет в самый разгар Гянджинского восстания, 29 мая, арестован как анархо-коллективист, а начальник политотдела армии получит выговор за халатность[481].
Тем не менее мусульманская часть Гянджи пыталась продолжать жить по-прежнему. Реальной властью накануне восстания там были вооруженные отряды Сары Алекпера[482]. Большевистская агитация ограничивалась, и новые газеты не распространялись, что вызывало удивление у коммунистов из других районов города[483].
После 14 мая в Гянджинскую губернию выехал член Времревкома Г. Султанов[484]. Эмиссары из Баку и высокопоставленные представители российских большевиков стали все чаще и чаще посещать Гянджу. Между ними и местным мусульманским ревкомом стали возникать трения[485]. В итоге Гянджинский губернский ревком был ликвидирован 19 мая. Уездревкомы должны были подчиниться непосредственно Времревкому[486].
Перед своей поездкой в Карабах, 18 мая, Гянджу посетил командующий XI армией Левандовский[487]. Тогда же началась активная фаза реорганизации частей бывшей армии АДР. Согласно приказу по Военно-морскому ведомству от 16 мая 1920 года, из-за значительного некомплекта рядового состава азербайджанских частей все они сливались в три полка. Для их формирования были выбраны Ханкенды, Баку и Гянджа, куда начали постепенно стягиваться «красные аскеры». Согласно тому же приказу, «излишний комсостав» направлялся в резерв. Нетрудно догадаться, что на практике это означало: по прибытии к месту реорганизации многие офицеры оказывались в неопределенном положении и фактически увольнялись из армии. «Не у дел» оказались в том числе бывший командующий Гянджинским укрепрайоном и 1-й дивизией Джавад-бек Шихлинский и командир 3-го Гянджинского полка Джахангир-бек Казымбеков[488].
Однако численность прибывших в Гянджу частей бывшей армии АДР в начале 20-х чисел мая не следует преувеличивать: Карабахский отряд получил приказ командира азербайджанской сводной бригады Войцеховского выдвигаться к местам реорганизации только 25 мая, то есть в день начала восстания в Гяндже[489].
Напряжения в среде офицеров бывшей армии АДР добавляло то, что в начале 20-х чисел мая усилились попытки командования XI армии контролировать их подразделения. Штабы 20-й, 32-й дивизий и 2-го Конкорпуса получили 21 мая приказ собрать сведения о расположении и состоянии азербайджанских частей[490].
Осознание офицерами старой армии, после начала приведения в жизнь приказа Ильдрыма от 16 мая, того, что их влияние на аскеров пытаются ограничить, а многих из них и вовсе уволить в запас с непонятными перспективами, сделало их сторонниками вооруженного восстания. При этом им нужно было спешить, так как, как показали дальнейшие события, только те части, где сохранился старый комсостав, приняли участие в антибольшевистском восстании. Попадая под влияние присланных комиссаров, аскеры либо бездействовали, либо сражались на стороне российской Красной армии[491].
Джахангир-бек Казымбеков вспоминал впоследствии, что план восстания был подготовлен 23 и 24 мая[492]. При этом он же называет 24 мая датой начала восстания. Однако многочисленные архивные данные различных подразделений XI армии указывают на то, что до вечера 25 мая в Гяндже было спокойно[493].
Молодой кедабекский коммунист М. Садыхов, оказавшийся по партийным делам в начале 20-х чисел в Гяндже, впоследствии так описывал город накануне восстания: «Днем 25-го мая я встретился с моим школьным товарищем Сеидовым Абузаром. Он являлся отставным мусаватским офицером и имел тесную дружбу с реакционными мусаватскими элементами. Я с ним сидел в кофейной и пил чай. В это время зашел в кофейную начальник мусаватской охраны Сары-Алекбер (прим.: Сары Алекпер) с двумя охранниками. Охранники были вооружены винтовками, маузерами и кинжалами. Сам Сары-Алекбер имел при себе маузер. Сеидов меня познакомил с ним и доложил обо мне, кто я такой. Алекбер протянул мне руку неохотно и смотрел на меня весьма подозрительно. Я догадался, что ему весьма неприятно познакомиться с большевиком, тем более являвшимся чрезвычайным комиссаром Шамхорского уезда. Он с нами сидел недолго и ушел, куда-то торопился. На его лице была заметна нервозность и озабоченность.
Через несколько минут я услышал звук восточной музыки и “зурначи”. Музыка была из оперы “Асли и Керим”. Мы вышли из
