кофейной. По главной улице (ныне ул. Гянджа) проходил мусаватский полк при полном вооружении. Впереди колонны верхом ехал командир полка Кязумбеков (прим.: Казымбеков, формально уже уволенный в запас). Все офицеры и аскеры были подтянутые, в полном обмундировании и проходили строевым шагом»[494].

Вечером 25 мая Садыхов поехал в Шамхорский уезд. По дороге на станцию он разговорился с красным командиром, участвовавшим в событиях в Тер-Тере, и решил срочно ехать домой в Кедабек, где в его распоряжении были отряды красных партизан. Заночевав на станции Долляр, еще затемно он проснулся от гула усиливавшейся далёкой канонады: это началось восстание в Гяндже[495].

Говорить о том, что восстание стало для кого-то в Гяндже неожиданностью, сложно. К середине 20-х чисел мая грядущее выступление в городе было чем-то вроде «секрета Полишинеля». Расползались самые разнообразные слухи: одни говорили, что мятеж готовят грузины, другие – что «разбойники» (подразумеваются Сары Алекпер и Гачаг Гамбар), третьи – что местные беки и ханы. Столь же разнообразны были пересуды о числе участников и о предполагаемой дате начала[496]. Однако конкретных выводов на основании этих слухов руководство частей российской Красной армии не делало: неазербайджанский гарнизон Гянджи был мал, в город стягивались для реорганизации части старой «мусаватской» армии. Из этого следует, что аскеры мыслись в качестве лояльной коммунистам силы.

На момент восстания в Гяндже, помимо азербайджанских частей, находились только 178-й полк, один батальон 180-го полка 20-й дивизии, артбатарея[497] и активно набиравший добровольцев шариатский полк газахца Зульфигара Ахундова[498]. Оставшиеся батальоны 180-го полка и штаб 3-й бригады двигались в Гянджу со ст. Доляр (Далляр). 179-й полк стоял в горах на армянской границе[499].

Части, состоявшие преимущественно из мусульман, занимали мусульманские кварталы Гянджи. Прибывавшие в город красноармейцы размещались у армян и у немцев в колонии Еленендорф. В центральной, мусульманской части Гянджи, где имелись административные здания, расположились их штабные учреждения, нестроевые тыловые подразделения и часть артиллерии[500], которые стали легкой добычей для восставших. Захваченные ночью в мусульманской части города врасплох красноармейцы не оказывали сопротивления и были отправлены в тюрьму. Бой дали только чекисты во главе с В. Хатулашвили, занимавшие дом хана Хойского. Не сознавая масштаб происходящего и полагая, что них напали бандиты, они доверились и впоследствии сдались подошедшим аскерам, приняв их за подкрепление[501].

Первым о начале восстания достоверно узнал недавно назначенный новый гянджинский комендант. Проезжая поздно вечером 25-го мая через мусульманскую часть города, он обратил внимание на непривычную для такого часа многолюдность: на углах улиц стояли группки о чем-то разговаривавших «татар», то и дело попадались куда-то спешащие аскеры. Комендант не знал азербайджанский язык. Он остановился и послал сопровождавшего его человека узнать, что происходит. Вернувшись, тот сказал, что в городе начинается восстание. Комендант, не будучи никем остановлен, прибыл в штаб 2-й бригады и попытался предпринять хоть какие-то меры.

Для смены аскерских караулов было приказано направить 4 роты 178-го полка из армянской части города в мусульманскую. К тому времени, когда они подошли к мосту через Гянджа-чай, их там встретил пулеметный огонь[502].

Около полуночи телефонная связь по городу прекратилась. Электричество было отключено. Группы мусульман и аскеров разоружали красноармейцев и направляли их в тюрьму[503]. С руководством шариатского полка и местными коммунистами поступали более жестоко: Зульфигару Ахундову, Мамед Али Сафарову и другим отрезали головы[504].

Около 2 часов ночи со станции в штаб 20-й дивизии, находившийся в охваченной восстанием мусульманской части города, прибыл конный с секретным пакетом. В нем было предупреждение о восстании в ночь с 25 на 26 мая[505].

Дж. Казымбеков вспоминал впоследствии, что части старой азербайджанской армии, находившиеся в Гяндже, одновременно арестовали своих комиссаров. Во главе восстания встали старые «мусаватские» генералы Мамед-Мирза Каджар, Дж. Шихлинский (племянник А.А. Шихлинского). Мусульманское население поголовно поддержало восстание. К нему примкнула часть бывших членов гянжинского ревкома[506], бывшие русские белогвардейцы[507]. Однако генерал Каджар в первый же день тяжело заболел и не мог принимать деятельного участия в борьбе[508].

К утру 26 мая ситуация в городе начала проясняться. Повстанцам удалось захватить 8 орудий и артиллерийские склады[509]. Армянская часть Гянджи, пристанционный поселок и колония Еленендорф остались под контролем большевиков[510]. Немцы и армяне спешно организовывали собственные боевые отряды[511]. В колонии Еленендорф местными жителями был создан госпиталь[512]. В город спускались с гор дашнакские вооруженные формирования, занимавшие совместно с красноармейцами оборону по правому берегу реки Гянджа-чай[513].

Тем временем утром 26 мая в штабе XI армии было неспокойно: связь с 20-й дивизией и грузинской границей пропала. В конце концов, комдив 32-й дивизии по телефону доложил из Евлаха, что в Гяндже восстали «татары и беки-ханы»[514]. Произошедшее заставило Левандовского предпринимать неотложные меры. В Гянджу походным порядком из района Евлаха была направлена 18-я Кавдивизия, ранее имевшая приказ содействовать Ильдрыму в борьбе с мятежами в равнинном Карабахе, и высланы бронепоезда[515].

Ни масштаб начавшегося восстания, ни степень его подготовки в Баку известны не были. Поэтому все ранее отданные частям приказы отменялись. Подразделения XI армии в экстренном порядке стягивались к стратегически важным центрам и транспортным артериям. Комдивам надлежало держать свои части в «кулаках», численностью не менее бригады, а при необходимости дивизии. В качестве сборных пунктов были назначены Закаталы, Нуха, Газах, Гянджа, Евлах, Тертер, Шуша, Баку, Балаканы, Куба, Дербент, Порт-Петровск, Темир-Хан Шура. Кроме того, по линии железной дороги Баку – Гянджа должен был курсировать бронепоезд с десантом численностью не менее 1000 человек и артиллерией для переброски в угрожаемое место. Охрана нефтепромыслов отдельно поручалась 28-й дивизии[516].

Тем же приказом предписывалось начать разоружение населения. Добровольно сдавшим предлагалась компенсация. Все прочие считались мятежниками.

Документ выдержан в эмоциональных тонах. Мелкие вспышки Левандовский требовал подавлять «жестокостью»: «ханов, беков, мусаваров – к черту» (прим.: так в тексте). В ожидании всеобщего восстания предписывалось «расстреливать все подозрительные элементы», брать заложников из среды духовенства и «монахов» для «будущих расстрелов»[517]. Нетрудно догадаться о последствиях подобных формулировок. Более того, в личных беседах по телефону с командирами Таманской кавбригады и 18-й Кавдивизии уполномоченный для поручений при командарме Введеняев, по всей видимости являвшийся автором текста приказа, заявлял, что ответственность за послабления при расстрелах контрреволюционеров, в особенности захваченных белогвардейских офицеров, лежит на высшем руководстве частей Красной армии[518].

В сложившихся 26 мая утром условиях