Не быть пятой в ряду

Ночь прошла.

Наступило утро, но свет не вернулся.

Все мрачное, темное и чужое,

Все мертвое, замороженное, холодное.

Мы стоим в темноте.

Наши тела не имеют веса.

В каждой пятерке одна – лишняя.

Мы серые, мрачные, грустные.

У нас нет чувств, все вокруг смешалось.

Нет справедливости и гнева,

Все это в прошлом.

Тело ослабело и готово сдаться.

И вдруг из ниоткуда – в душе вспыхивает огонь,

Пробуждая нас для борьбы.

У жизни есть сила и есть цель:

Не быть пятой в ряду.

Потому что быть пятой означает конец.

Мы ничего не можем поделать, это смерть в крематории.

Чудесное спасение из госпиталя

Сара Лейбовиц

Каждое утро мы шли колоннами по пятеро на военную текстильную фабрику и каждый вечер возвращались обратно. На ходу мы встречали другие группы девушек, отправлявшихся на свои рабочие места в Аушвице.

Однажды в группе, приближавшейся к нам, я заметила мою двоюродную сестру Бейлхо! Бейлхо Гелб была дочерью моего дяди Шмиля-Давида Гелба. Они жили в деревне Хуст, неподалеку от нашей, и я очень дружила с ней и с ее сестрами.

Бейлхо оказалась в Аушвице раньше меня, как я узнала впоследствии. Перед Песахом 1944 года, когда она работала в швейной мастерской в Хусте, Бейлхо внезапно услышала, что евреев арестовывают на улице. Она сбежала из мастерской и смогла добраться до Будапешта. Она думала, что там будет в безопасности, но вскоре ее арестовали и сразу отправили в Аушвиц.

Бейлхо посмотрела на меня, а я – на нее. Мы ничего не могли больше сделать. Мы обе радовались нашей встрече и одновременно грустили о том, что других членов нашей семьи нет в живых.

На следующий день я попросила девушек из моей группы позволить мне встать с краю ряда. Бейлхо тоже встала с краю своего ряда, и так мы смогли поздороваться. По утрам мы проходили мимо друг друга, и иногда нам удавалось переброситься парой слов. Однажды Бейлхо спросила меня, не видела ли я в Аушвице ее сестер. Я ответила, что не видела.

Но однажды утром, когда мы шли на работу через Лагерь С, я внезапно увидела трех сестер Бейлхо: Блимхо, Ружи и Эйви! Блимхо была на семь лет старше меня, Бейлхо – на четыре, Ружи – на год, а Эйви на год младше.

Все сестры были очень красивые, блондинки с голубыми глазами, но в тот момент они выглядели ужасно. Волосы им обрезали, их глаза превратились в черные дыры, они исхудали и казались слабыми и больными. Я подумала, что и сама, наверное, выгляжу так же. И все-таки мы знали, что условия в Лагере С даже хуже, чем у нас. Говорили, что там дают совсем мало еды и заключенные выменивают свою одежду на половину кусочка хлеба.

На следующее утро, проходя мимо Бейлхо, я шепнула ей:

– Я видела твоих сестер в Лагере С!

Глаза моей кузины вспыхнули от радости, смешанной с тревогой.

С того дня Бейлхо начала искать своих сестер в Лагере С. В то время она работала на сортировке одежды, поэтому могла время от времени украсть что-нибудь из чемоданов, пока капо не смотрит. Она собирала своим сестрам маленькие передачи, которые заворачивала в носовые платки. Время от времени, когда мы проходили мимо друг друга, она бросала сверток мне, а я, проходя через Лагерь С, бросала его ее сестрам. В свертках лежало то пара зубчиков чеснока, то несколько кусочков сахара или квадратиков шоколада, а однажды – отвертка, которую они могли выменять на половину порции хлеба.

Я знала, что сильно рискую. Если капо меня увидят, то изобьют, а может и убьют. Но после всего, через что я прошла в Аушвице, после того, как убили моих родителей и младших братьев, единственное, что осталось во мне от прошлого, – это мои представления о взаимопомощи и добрых делах. Помогать другому означало для меня оставаться человеком. И потому я передавала посылки и записки от Бейлхо ее сестрам.

Однажды утром женщина-солдат увидела, как я ловлю платок, брошенный мне Бейлхо. Прежде чем я успела сказать хоть слово, она ударила меня прикладом в висок. Не знаю, были наши охранницы немками или украинками, но она и другие ей подобные обладали недюжинной силой. От удара я повалилась на землю, ударилась головой о камень и получила еще один удар прикладом в висок. Я потеряла сознание.

Когда я открыла глаза, то увидела, что лежу на койке, накрытая белой простыней. Я поняла, что попала в «госпиталь». Это место называлось «госпиталем», хотя все мы знали, что заключенных тут не лечат, а подвергают медицинским экспериментам под руководством Йозефа Менгеле, «сатанинского доктора». Я никогда раньше не бывала в «госпитальном» блоке в Аушвице. Те, кто попадал туда, назад не возвращались, и я решила, что мой конец близок. Люди оттуда отправлялись прямиком в газовые камеры или терпели страшные мучения в ходе жестоких экспериментов, от которых умирали.

Я выглянула в окно и увидела, что солнце уже садится. Я поняла, что пролежала без сознания практически целый день. Голова у меня ужасно болела. Никогда в жизни я не испытывала такой сильной головной боли. Болел весь череп. Я спросила себя, как смогу выбраться отсюда.

Внезапно вошла женщина в белом халате. У нее на голове была шапочка медсестры с вышитым символом Красного Креста. Она изумленно посмотрела на меня, всплеснула руками и воскликнула:

– Блимхо!

Блимой звали мою дорогую маму, которой к тому времени уже не было в живых.

– Я Сури, дочь Блимхо, – ответила я женщине.

У нее отвалилась челюсть. Она выбежала в коридор, потом вернулась обратно – так она убедилась, что никто нас не услышит, – и рассказала мне, откуда знает мою мать. Ее звали Хана Шмиловиц, она выросла в Комяте и в детстве дружила с моей мамой. Выйдя замуж, она переехала к мужу в Бельгию. Немцы оккупировали Бельгию в середине войны, и Хана попала в Аушвиц в 1942-м. Сначала она была обычной заключенной, но со временем стала медсестрой. У нее были дети, но она не знала, что сталось с ними и с ее мужем.

Испытывая одновременно