Клара смотрела на Гошу во все глаза и восхищалась тому, как та врет. Боже мой, как натурально она это делала! Не знай Клара, что нет на кладбище никаких ниппелей, не за что бы не догадалась. Но что опять задумала эта неугомонная львица — на нее сейчас Гоша походила больше всего, с растрепанной со сна шевелюрой, полуприкрытыми глазами и легкой улыбкой на губах.

— Вбогадушумать! — вдруг смачно выругался Иннокентий, а Клара пискнула — таких крепких выражений она не слышала с тех пор, как умерла бабушка. — В последний раз, фройлян! Или я отказываюсь от заказа! Во сколько?

Гоша торжествующе улыбнулась.

— В десять вечера, у главных ворот кладбища.

Он поглядел на нее, шевеля губами, потом погрозил ей грязным заскорузлым пальцем:

— Ну глядите! — И вышел.

— Каков фрукт, а? Видала? — довольная собой сказала Гоша.

Клара хотела было возразить, потребовать от Гоши ответов, но она не дала и слова сказать.

— Значит так! Нам нужна лопата! Не знаешь где взять?

— Лопата?

— Ладно, сама найду. У тебя будет другое задание. По рецепту Гретхен я сварила некую… кхм… бурду. Её нужно зарядить могуто-камнем.

Гоша взяла до сих пор раскрытый кулинарный блокнот и прочитала: «Могуто-камень зажать сначала в левом кулаке, обхватить его правой рукой, держать один час в ёмкости со средством. Поменять руки местами и держать ещё час. Повторить четыре раза».

— Четыре раза по два часа — но это же восемь часов!

Гоша кинула быстрый взгляд на часы.

— Сейчас десять утра. Начнешь через час, к вечеру управишься. А я пока всё подготовлю. Пора бежать, а то не успею.

Клара возмущённо топнула ногой.

— Нет, ты никуда не пойдёшь, пока не объяснишь, что происходит! Это что, всё из-за этих… ниппелей?

Гоша с сомнением посмотрела на фотографию бабушки, на подозрительно молчащего Николашу и вздохнула.

— Ты же хочешь утереть нос Жилкоммагу и обновить батарею без их помощи?

Нарисованная Гошей перспектива вдруг заставила по-другому посмотреть на всю ситуацию. За то, чтобы «утереть нос» проклятым коммунальщикам, Клара готова была на многое.

— Хочу!

— Вот и делай, что говорю.

Входная дверь хлопнула, и Клара осталась одна.

* * *

— Мы дали им уйти и что теперь?

Войцех пришел в дом Семена Павлыча на следующий день после злополучного концерта. Остаток предыдущего он провел на службе в бестолковой суете. Стараясь не думать о том, что упускает преступников, он заполнял отчеты о ходе расследования. Он ни словом не упомянул о привлечении жандармерии бурлаков и агентурной работе. «Рано!» — веско сказал Павлыч, и Войцех был с ним согласен. Поэтому на бумаге он отражал бурную деятельность по сбору данных, которую он уже закончил и теперь выдавал порциями. А на самом деле мучался ожиданием, когда же закончится рабочий день и он сможет сбежать к Павлычу.

— Дальше им необходимо будет координировать свои действия, — ответил Павлыч спокойно. — Пока что мой агент не смог выйти на лидера, слишком мало времени прошло. Им зачем-то сильно нужна эта книга, а значит они будут искать ее пока не найдут.

Однако ощущение просочившейся между пальцев удачи не отпускало Войцеха. Все вроде бы выглядело правильно, но сожаление о невыполненном долге не покидало его. Не радовало ни послеполуденное солнце, убавившее жар, ни спелая клубника, ни нежные взгляды младшей дочери Павлыча, брошенные украдкой, которые он время от времени ловил.

— А… что в ней, в этой книге? Что в ней такого?..

— Если б знать… — задумчиво проговорил Павлыч. — Но есть версия, что именно она послужила причиной смерти профессора Кравцова. И то, как оперативно ее изъяли у «Искры»… И, ты знаешь, тогда арестовали всех сотрудников издательства, вплоть до сторожа, а когда отпустили, память их была грубо, но основательно подчищена. У всех. Вплоть до потери профессиональных знаний и навыков. Так что, Войцех… Торопиться с этим тебе не след.

Только сейчас Войцеху стала открываться масштабность преступления, которое он расследовал. Слушая, он поражался Семену Павлычу, с которым знаком столько лет, но как оказалось, целой жизни мало, чтобы узнать его хорошо. С каким-то разочарованием в себе и отчаяньем он думал, что он, Войцех, несмотря на то, что ахноген, и так старается быть лучшим, никогда не достигнет уровня этого бурлака. От его кажущейся лени веяло могучей силой, а мозг работал так остро, что Войцех восхищался и завидовал. Он всегда сравнивал его со своим отцом, в котором тоже не было даже ахно-блика. Он верой и правдой служил новому отечеству, однако всегда тяготился тем, что бурлак, и считал это что-то вроде увечьем. Да, что говорить, так считали почти все бурлаки, которых Войцех знал. Кроме Павлыча. Этот русский являл собой пример того, что ахно-энергия сама по себе, а ум сам по себе.

— Почему вы помогаете мне? — задал он вопрос, который давно мучил его. — Не только сейчас, вообще. Разве вы не испытываете ненависти к ахногенам?

Павлыч удивленно посмотрел на него и выпустил целое облако душистого дыма.

— Нет. Что за чушь?… А что — должен?

— Мой отец испытывает, до сих пор. Хотя его карьера сложилась гораздо лучше, чем у многих бурлаков. Он, конечно, напрямую никогда не говорил, но я всегда это чувствовал.

«Как это странно, — думал Войцех. — Оказывается с Павлычем можно говорить о таком, о чем даже и думать стыдно».

— Это от зависти. А зависть — от слабости, — сказал Павлыч, выпуская облако душистого дыма. — Люди слабы. Все люди: и бурлаки, и ахногены. Только это не все понимают. Когда у кого-то есть что-то, чего нет у тебя, кажется, что обладай ты этим, ты был бы другим. Но это заблуждение. Сильным делает не наличие в организме ахно-волн.

— А что?

— Любовь.

Войцех недоверчиво хмыкнул. Вот что-что, а любовь ему была совершенно чужда.

— Вот взять, например, твоего отца, — в этот момент к Павлычу подошел их пес, южно-русская овчарка, здоровая и лохматая, которую Войцех всегда опасался, положила нос на колено Павлычу, а тот запустил руку в длинную шерсть. — Ты говоришь, что в его душе есть ненависть к ахногенам. Но в его душе есть и любовь. Это любовь к тебе и к твоей матери. Именно она двигала им, когда он добровольно отказался от попечителя-ахногена и устроился на службу в полицию. Он хотел, чтобы его жена и сын гордились им, он делал это ради вас, потому что слишком любил вас, чтобы быть на попечении у ахногена. А вовсе не потому, что он ненавидел его. Ты — ахноген, но разве ты можешь сказать,