На следующий день Пиньер привел её к офицеру разведки зоны. Она последовала за ним, не сказав ни слова.

— Теперь говори, — сказал он ей.

Она рассказала им всё, что знала, не моргнув глазом, и выдала всю террористическую сеть в Сайгоне, её лидеров, склады оружия и места явок. Когда капитан неправильно написал имя, она собственноручно исправила его.

— Хорошенькое шоу, Пиньер, — сказал офицер разведки. — Это лучшее, что мы сделали с тех пор, как приехали сюда. Меня отправляют обратно во Францию, не хотите ли заменить меня?

— Нет, спасибо.

Чтобы уберечь Ми-Уа от мести Вьетминя, Пиньер и капитан решили отправить её в Далат. Они нашли для неё комнату в Нотр-дам-дез-Уазо, где она выросла. И снова она не стала возражать.

Каждый месяц Пиньер ездил в Далат с конвоем, а Ми-Уа на три дня присоединялась к нему в ветхом китайском отеле, где игроки в маджонг всю ночь стучали фишками из бамбука или слоновой кости.

Однажды он получил от Ми-Уа коротенькое письмо:

Не осмеливалась сказать тебе раньше, но я жду от тебя ребёнка. Что ты намерен с этим делать? Мы, вьетнамцы, не придаём, как вы, такого значения ребёнку, который ещё не родился. Потом мы с этим справляемся даже лучше. Что бы ты ни решил, всё будет хорошо, потому что я люблю тебя.

С тех пор как Ми-Уа предала террористическую организацию Вьетминя, Пиньер часто вспоминал один случай: во время освобождения Франции он приказал своим людям выбрить голову красивой, немного вульгарной девице, которая открыто щеголяла связью с немецким офицером. Во время этой операции она смотрела ему прямо в глаза:

— Я любила его, моего боша[24], он был частичкой меня. Я всего лишь женщина. Мне плевать на войну и политику. Он мог быть негром, американцем или русским, мне было бы всё равно, и чтобы защитить его, я бы продала вас всех, точно так же, как сражалась бы на вашей стороне, если бы случилось влюбиться в одного из вас. Но с такими мордами, как ваши, особого риска не было…

Пиньер хлестал её по щекам, пока она не упала, а его люди продолжали насмехаться над ней. Позже он искал эту женщину, чтобы вернуть конфискованные драгоценности, но она уже уехала в Германию.

Целую неделю он обдумывал этот вопрос, а потом принял решение. Ребёнок должен родиться. Если это будет девочка, он отправит её в женский монастырь, если мальчик — в школу для солдатских детей. Он сам сообщит Ми-Уа о своём решении. Что касается её… Он даст ей немного денег, чтобы она уехала.

«Что этот бош сделал со своей бритоголовой француженкой? Женился ли он на ней?»

В тот день, когда конвой, который он должен был принять, отправился в Далат, сам Пиньер был на операциях. Четыре дня и ночи он выслеживал банду партизан и поджёг деревню, которую они использовали как укрытие. В его ноздрях всё ещё стояло зловоние горящей плоти. Когда он вернулся, не очень гордый этим вынужденным заданием, он решил жениться на «предательнице» Ми-Уа. Для неё было бы слишком ужасно предать свой народ только для того, чтобы в конце концов потерять его; кроме того, он любил её, а также ребёнка, который вот-вот должен был родиться и который не пойдёт ни в монастырь, ни в солдатскую школу.

Он взял следующий конвой и, так как не смог уведомить Ми-Уа о своём прибытии в Далат, то отправился прямо в Нотр-дам-дез-Уазо. Её комната была пуста, девушка исчезла. На столе он нашёл письмо на вьетнамском языке и попросил кого-нибудь перевести его.

Управленческий комитет Нам-Бо просил «младшую сестру» явиться к Водопаду в Далате, чтобы сообщить одному из их представителей некоторые подробности. Она должна была быть там после наступления темноты и одна.

Её тело было найдено на следующее утро, она была задушена шелковой парашютной стропой.

* * *

Лакомб снова споткнулся и попросил Пиньера помочь ему подняться.

— Ты можешь встать сам.

— У меня двое детей.

Ублюдок обнаружил его слабое место и собирался использовать его, выехать за счёт этого подобно скулящему нищему.

Пиньер наклонился над ним, помог встать, а когда подошла очередь капитана нести котёл с рисом, он занял его место.

Глава четвёртая

Фарфор из Летнего дворца

Рассвет наступил, когда колонна с трудом пересекала перевал. R.P. 41 обезлюдела, и пленные снова остались одни после хаоса и смятения ночи. Рёв грузовиков затих в свисте ветра с вершины, а дневной свет, казалось, заставил вьетминьских термитов юркнуть обратно в норы.

Голос продолжал ходить по колонне взад и вперёд, и на его гладком лице почти не видно было следов усталости. Несколько раз он отдавал бо-дои приказы ускорить шаг, но безуспешно.

На исходе утра пленных, измученных, умирающих от жажды, со сбитыми ногами, остановили в узкой маленькой долине, которая тянулась через середину гор.

Группками они плюхались в грязь под прикрытие зарослей кустарника. Так провели остаток дня, распростёртые в одиночестве, не имея возможности заснуть или провалиться в беспамятство, и не находя облегчения для сведённых судорогой конечностей.

Они достигли того предела абсолютной усталости, за которым существуют только полный распад и смерть. Весь остаток похода им предстояло нести на себе тяжесть этой безмерной усталости.

Ночь за ночью продолжалась под проливным дождём муссона голгофа жалкого стада, гонимого мрачными бо-дои. Пленные делали шаг вперёд, спотыкались, и делали ещё один шаг, не зная хватит ли у них сил сделать третий, давно забыв, зачем и куда они шли в этой удушающей штормовой темноте, сквозь которую, как гигантские медузы, проплывали чудовищные видения.

Именно во время одного такого кошмара они наткнулись на ПИМов из Дьен-Бьен-Фу.

Колонна пленных остановилась на обочине дороги, чтобы пропустить их. ПИМы двигались медленно — убогая процессия калек с Двора Чудес, чьи сомнительные повязки слабо белели в темноте, и хромых, тащившихся на костылях. От них исходил сладковатый запах падали и скисшего риса, их раны гнили от гангрены, а рваньё было покрыто гноем. Вьеты обращались с ними даже хуже, чем с французами, хотя те имели «ту же политическую ценность», что и солдаты Народной Армии. Так сказал Голос.

Офицеры молча смотрели на эту процессию призраков. Из четырёх тысяч кули, шестью месяцами ранее доставленных в Дьен-Бьен-Фу, выжило четыреста или пятьсот.

«Голос был не так уж далёк от истины, — раздумывал Пиньер. — Без сомнения, они были бы только рады вырвать нам кишки, будь у