— Таким образом, господин Умедзу, своим ударом мы исключаем возможность второго фронта в Европе, и тем самым ускоряем разгром русских на западе, так я понимаю? — наклонившись к генералу, продолжил прерванный разговор Аюкава, президент маньчжурской компании тяжелой промышленности.

— Второй фронт, господин Аюкава, — это миф, которым большевики успокаивают народ, — заметил главнокомандующий. — Сами они возлагают на него незначительные надежды. Второго фронта не будет, господин Аюкава. Мы предусмотрительно отказались от летнего удара по еще довольно сильной России. Америка и Англия выжидают, когда будет похоронен коммунизм, чтобы потом постараться установить статус-кво антэ бэллюм[3], только без коммунизма. Но они будут глубоко разочарованы! Статус-кво не будет. Мы внесем свои коррективы.

— Ваше величество, а не могут русские напасть на нас? — с беспокойством обратилась супруга Аюкава к Пу И.

— По-моему, возможность не исключена? — растерянно взглянул император на Умедзу. — Высочайшим указом мы объявили Америке и Англии войну. Чтобы заставить союзников выступить на Западе, коммунисты могут начать на Востоке?

— Нет, этого не может быть, — решительно возразил Умедзу. — Во-первых, цели, преследуемые Америкой и Англией, совсем другие, чем у коммунистов. В конечном счете, для США и Англии важно мировое господство. Во-вторых, они не заинтересованы в полном поражении Германии и потому не будут спешить со вторым фронтом. В-третьих, срок Апрельского пакта не истек, а Советы в этих вопросах педантичны. И последнее, пожалуй, самое существенное: судьба коммунизма предопределена. Москва и Ленинград продержаться долго не могут. Нет, господа, Россия не начнет военных действий на Востоке.

Оркестр заиграл гимн, собеседники приумолкли.

8

Из Чанчуня, где размещалась ставка Умедзу, волна торжеств по поводу победы японского флота докатилась до Харбина. Особняк Кислицына выглядел по-праздничному. У крыльца с облупившимися от времени львами останавливались пролетки, коляски, автомашины. Выходившие из них гости скрывались в ярко освещенном подъезде.

Кислицын отмечал двойной праздник: начало войны на Тихом океане и тезоименитство. Это совпадение он истолковал как хорошее предзнаменование и оттого был особенно возбужден. Готовясь выйти к гостям, эмигрантский главнокомандующий охорашивался перед зеркалом. В парадном мундире, с — четырнадцатью наградами, высланными из Франции великим князем Кириллом, при сабле, он казался самому себе внушительным.

— Ну как, мамонька? — спросил он свою тридцатидвухлетнюю супругу, заложив по-наполеоновски руку за борт.

— Превосходно, Жорж! Ты давно уже не выглядел так свежо и… импозантно, — проворковала та, поправляя на муже мундир и поглядывая на стоящего у окна Ермилова. Но полковник был всецело поглощен своими мыслями. Красивое лицо его казалось грустным. Изредка, не поворачивая головы, он называл фамилии подъезжавших особо именитых гостей.

— Начальник военной миссии, — наконец громко доложил он.

Кислицын, одергивая мундир, подбежал к окну.

— Пора, господа, пора! — заторопил он, отыскивая глазами прибывшего. — Иди, мамонька, принимай его, ты это умеешь делать превосходно. Я буду через несколько минут.

Кислицын направился к двери, за ним поплелся старый мордастый мопс.

— Назад, Дьявол! — прикрикнул генерал на собаку и, размашисто перекрестившись, вышел в зал.

Гости встретили Кислицына громкими рукоплесканиями. Любезно раскланявшись и поздравив начальника японской военной миссии с победой, Кислицын выжидающе склонил голову. Шум утих.

— Господа! — начал он. — Сегодня страна, гостеприимно представившая нам убежище, возблагодаряет всевышнего за дарованную их непобедимому оружию первую победу на пути освобождения мира от закабаления и от коммунистической заразы. Это господнее дарование вселяет веру в наши, страждущие по родине сердца. Недалек час, господа, когда ликующие храмы поруганной Руси возвестят колоколами наше воскрешение. Да поможет нам бог! — Кислицын высоко поднял бокал.

Гости задвигали креслами и зааплодировали. Ермилов наклонился к стоявшему рядом Долгополову и прошептал:

— Да Поможет нам бог и японская армия!

Резко поднявшись, к Кислицыну подошел Хасимото. Приняв от своего адъютанта орден «Восходящего солнца» четвертой степени, он повесил его на грудь именинника. В зале вспыхнула овация, Кислицын прослезился. На хорах заиграл оркестр, сухая дробь японского гимна заглушила голоса. Гости смотрели на начальника миссии, любезно улыбавшегося с полузакрытыми глазами.

Гимн так же неожиданно оборвался. Оркестр заиграл «Боже, царя храни», но японец, преспокойно опустился в кресло. Кислицын растерянно покосился на Карцева, но тот ничего не замечал. Набожно возведя глаза к потолку, начальник штаба самозабвенно шевелил губами. Только когда оркестр умолк, Карцев взглянул на японца и торжественно произнес:

— Господа! За божественного императора Японии, за победу его доблестной армии и за нашего гостя! Ура, господа офицеры!

Зал наполнился перезвоном бокалов. Ермилову казалось, что он присутствовал однажды на таком же банкете давно, давно. Ярко светили люстры, блистали столы, переливался шум. Потом — страшный вихрь, все перепуталось. Ничего нельзя было понять… Он запомнил жуткую ночь, вокзальную суету… Маньчжурия, показавшаяся страной дикарей, гибель отца там, за отечество, смерть матери, невыносимая тоска по родине и ненависть… Потом японцы, затеплившаяся надежда, хотя и рядом с унижениями. Ермилов выпил бокал вина и, медленно поднявшись, вышел. В бильярдной он открыл боковую дверь и вошел в кабинет Кислицына. Дьявол сонно приоткрыл один глаз.

«Как он похож на старика», — улыбнулся Ермилов. Он включил радиоприемник и настроил его на Москву.

«…Девятого декабря наши войска во главе с генералом армии товарищем Мерецковым наголову разбили войска генерала Шмидта и заняли город Тихвин. В боях за Тихвин разгромлены двенадцатая танковая, восемнадцатая моторизованная, шестьдесят первая пехотная дивизии противника…»

Этот спокойный голос вызвал в душе полковника смятение. Ермилов, не выключив приемника, выбежал в бильярдную. Там, в углублении, густо установленном пальмами, сидела старшая дочь Карцева — Натали. Перед ней бесцеремонно развалился в шезлонге японский капитан-адъютант начальника миссии. Закинув ногу за ногу, он курил.

— О-о, Россия, есть дикая, отсталая страна! — презрительно цедил адъютант.

«Негодяй недоразвитый!» — обозлился Ермилов. Поклонившись Натали, он повернулся к японцу:

— Эта дикая отсталая страна, господин капитан, дала миру Пушкина, Репина, Суворова! — Полковник резко шагнул к двери.

— И коммунистов, господин полковник, — проскрипел адъютант.

Ермилов остановился и зло взглянул на него? В бильярдную вошел возбужденный Кислицын. «…Командующий немецкой танковой армией генерал Гудериан дал приказ сжигать машины и спешно отступать. Его штаб едва избежал пленения», — донесся из кабинета голос московского диктора.

Кислицын остановился на полушаге и насторожился. Испуганно оглянувшись на японца, он быстро прикрыл дверь кабинета.

Глава четвертая

1

Отдельная Приморская армия, которой командовал Савельев, занимала оборону на левом фланге Дальневосточного фронта. Она прикрывала важный промышленный район юга Приморья. Позиции армии располагались на «Сабуровском уступе».

Генерал Умедзу придавал Сабуровскому направлению весьма важное не только тактическое, но и стратегическое значение. «Срезав» его, Квантунская армия получала кратчайший путь для переброски резервов и