Савка замер.

— Они чувствуют… неладное. Смятения душевные, неустройство. Дурные пожелания или мысли. Эмоции. Ненависть вот, зависть, всё то, что случается в жизни любого человека. Всё это подобно крови, что разливается и манит дикого зверя.

Образно он. Савка вот съёжился и ясно, о чём думает. О том, что это его, Савки, дурные мысли тварь призвали.

— Я не о тебе сейчас, — Михаил Иванович тоже заметил, а стало быть, за Савкой он наблюдает очень пристально. — Я в целом о людях. И теперь понимаешь, что чем больше людей собирается, чем хуже устроена их жизнь, тем больший интерес представляют они для теней.

Савка кивнул.

— А… такие… как я? Мой дар ведь… не вышний?

— Не вышний. Твой дар от того же мира, к которому принадлежат и тени. Как и у всех охотников. И нет, не вы притягиваете скверну. Напротив, только вы и способны её одолеть. Поглотить. Очистить силой своей души.

Звучало слишком хорошо, чтобы не ждать подвоха.

— А…

— Моё благословение изгнало бы тень, если бы она спряталась в тебя. Тени… тоже бывают разные. Малые и слабые сгорают, а те, кто посильнее, те могут пробираться внутрь человека и даже, случается, подчиняют его себе. Причём так, что порою человек и сам о том не подозревает. Слышал про сумеречников?

Охренеть у них тут весело.

— Н-нет.

— Ещё услышишь. И да, благословение изгнало бы, но я не могу благословить каждого даже в этом приюте, не говоря уже о городе или Империи. Да и ни одно благословение не держится вечно… — теперь в голосе мне слышалась искренняя печаль. — А вот Охотник способен поглотить тень и изничтожить её. И зачистить от теней дом или даже улицу. А главное, что Охотник может видеть не только тени, но и Полыньи.

А это что за…

— Знаешь, что это такое?

Савка помотал головой.

— Когда два мира соприкасаются, возникает место… размытия границ. Полынья. Именно её используют тени, чтобы проникнуть в наш мир. Охотник способен отыскать такую вот Полынью.

— И закрыть её?

— Если сил хватит. Но чаще он сообщает об открытии Синоду. И тогда к месту отправляются мои братья. Недостаточно просто закрыть Полынью. Надобно наложить на место благословение… особое благословение, которое не позволит Полынье открыться вновь. Тут же или рядом… это уже сложно. После научишься.

Савка в очередной раз кивнул, соглашаясь, что хватит с него откровений.

— Охотники нужны… очень нужны. А что до мнения иного… в позапрошлом году случилось мне отправиться в Сибирь. На скит, в котором обретали староверы из тех, которые мнят себя истинно верующими.

Савка слушал и плюшку жевал.

Я тоже слушал, пусть и без плюшки.

— Запрос пришёл из Кедрового… такое небольшое поселение. В основном заготовками занимаются. Староверы там и сдавали своё… разное. Так вот, сообщили, что перестали на связь выходить. А когда местный урядник к скиту направился, так собака завыла. Собаки и в целом зверьё куда острее человека неладное чуют. Хотя как раз им-то тени и не опасны. У них-то души нет.

Михаил Иванович взял плюшку со стола и разломил пополам.

— Никого-то в том скиту не осталось живого. Скотина от голоду померла, да и волки там погуляли. Места всё ж дикие. Нет, частокол там стоял, чин чином, согласно Уложению. Но что толку, когда ворота настежь. Полынья там открылась. В овине. Хотя ни одного Охотника на сотни вёрст окрест.

— А вы…

— А я, когда увидел, сколько теней там роится, сбежал, — спокойно отозвался Михаил Иванович. — Моего благословения только и хватило, что не позволить им приблизиться. Это вовсе счастье, что скит тот наособицу стоял и они чужаков не привечали, сами предпочитая в Кедровое являться. А будь там Охотник толковый, может, и сообразил бы… почуял… вы, говорят, способны чуять, когда ткань мироздания истончается крепко.

— Не знаю. Я пока только вижу… и то слабо, — честно ответил Савка.

А я задумался.

То, что твари — не плод чужого воображения, понятно. И что опасность они представляют реальную, тоже. При том, что, чую, обычное оружие их не возьмёт, иначе решили бы проблему просто, снарядивши пару рот особым оружием, с теми же серебряными пулями.

Значит…

Не знаю пока, что это значит.

— Это пока. Любой дар нуждается в освоении. И тренировке. Чем старше ты будешь становиться, чем старательней заниматься, тем более сильным ты станешь.

И говорит же, гад такой, со всею серьёзностью, без тени снисходительности или вот этой плохо скрытой насмешечки, которую взрослые часто за маской серьёзности скрывают. И Савка преисполняется уверенности, что он будет стараться.

Очень.

И станет великим Охотником.

Я привычно молчу.

— Так что, отрок, всё в твоих руках, — произнёс Михаил Иванович.

— Я… я… — Савку распирало от желания сделать что-нибудь такое, героическое, чтобы поразить нового друга. А ведь он в самом деле полагал этого дознавателя другом.

Или почти.

Кажется, жизнь у парня была не только тихой, но и очень одинокой, если он от пары ласковых слов растаять готов.

— Ты поправишься, — Михаил Иванович говорил это с убеждённостью. — И вернёшься в класс. Будешь учиться…

— Я останусь тут?

— Тут плохо?

Савка замолчал, не зная, что сказать. Врать не хотелось. А говорить правду ему казалось на диво неудобным. Но дознаватель и сам всё понял.

— Понимаю… тут и близко не дом. И по матушке скучаешь?

Савка мотнул головой.

— Это нормально. И правильно. И даже хорошо. Раз болит душа, значит, живая она. И в натуре человеческой желать… всякого. Ты вот семьи желаешь.

— Я им не нужен.

— Им — нет, но кому другому и сгодишься. Охотников немного. Куда меньше, чем