— Да чего-то там у них не заладилось, — отвечаю. — Я в этом не смыслю ни хрена.

Тимоха хихикает. И картошка вываливается изо рта.

— Ой…

— Извините, пожалуйста, — Тимохина мать убирает картофелину и сына за ухо с кровати стаскивает. — Я прослежу. Больше он вас не побеспокоит. Я не знала… отец вдруг решил, что хочет общаться…

— А так не хотел?

— Не особо, — она отводит взгляд, будто стыдясь. — Я думала, они в парк ходят или… Тимофей в прошлый раз игрушку принёс. И врал, что на горках катался.

— Врать своим — западло, — говорю.

И Тимоха обижается.

Надувается.

Да, с детьми сложно, особенно с мелкими.

— Иди, — указываю на дверь палаты. — И подумай…

— Папа… сказал, что так лучше, — он шмыгает носом. — Чтоб мама не нервничала… хорошо же.

Ну да. Папе — определенно. Привести малого, бросить… хорошо. Очень.

— Папа говорить может чего угодно. А у тебя своя голова на плечах должна быть. Думать надо. Ясно.

Кивает.

И руку протягивает робко так.

— Мир? Я… я так… лего оставить могу! Я ж так…

— Какое лего? — вспыхивает мать?

Понятия не имею, но коробка здоровая. Надеюсь, понравится.

— Да нет, это подарок, — руку поднять тяжело, пусть и не ту, которая капельницами сегодня обвита, но вот вторая с трудом отрывается от одеяла. И касаюсь теплых Тимохиных пальцев со страхом… нет, я ж не заразный. И вообще тут стерильно до охренения.

Но вдруг да…

Вдруг что-то случится от этого прикосновения.

— Мир, — отвечаю. И Тимоха убирает руку. — А теперь подожди там за дверью. С мамой твоей переговорим.

— Идём, — Ленка протягивает руку. — Слушай, знаешь, где тут воды взять можно? Пить хочется…

— Там кулер есть…

Ленка наверняка знает. Да и есть у неё, кому за водой сходить. Но уходят. И дверь она прикрывает. А я смотрю на женщину. Обычная. Может, когда-то была красавицей, но красота уход любит. А ей некогда. Она пашет и давно. Устала вон.

— Я… мне жаль…

— За работу очень держишься? — интересуюсь. — Руки у тебя больно хорошие. Иди ко мне.

— Кем?

— Медсестрой. Будешь вон иголки втыкать и за машинками этими следить. Не обижу.

Она вздыхает и качает головой:

— Извините, но… нет.

— Чего так?

Поджимает губы. Неприятно говорить людям, что они скоро сдохнуть. Но и врать она не станет. По лицу вижу. А ведь сынуля Викушин хорошую женщину нашёл. Только, как любой придурок, не понял. Я вот тоже мало что понимал.

— Вам… недолго осталось. А мне… увольняться. И потом куда? Здесь не оставят. Здесь… место для своих.

А этих своих она ткнула носом в грязь.

— Могу… подработкой… ночью, — она вцепляется в свою сумку. — Подежурить… когда своих нет.

— Подежурь, — соглашаюсь. — А малого куда денешь?

— Подруга присмотрит. Мы вместе квартиру снимаем. Они ладят. Да и Тимоха самостоятельный. А деньги мне нужны.

Я это вижу. Понимаю.

И она понимает.

— Что думаешь? — спрашиваю. — Про план твоего бывшего?

— Придурок он…

Ну это очевидно.

— Жаль, раньше не понимала. А так… не надо.

— Чего не надо?

— Если вдруг появится у вас мысль оставить Тимохе… деньги там… не надо.

— Почему?

— Потому что тогда он его отберёт, — и в глазах тоска. — Заявит, что у него жильё… и связи… у него тетка в прокуратуре.

Ну да, сестрица наша карьеру сделала весьма неожиданную. Оно-то секретарь при прокуратуре тоже, если разобраться, невеликая птица, но иные связи не в должностях.

— Ему ведь Тимоха и не нужен. Но как опекун…

Он будет иметь права на деньги.

— Молодец, — говорю. — Что понимаешь… и не бойся. Я не настолько мозгами размяк. Упыри… они устойчивые.

Ленке надо будет шепнуть.

Пусть придумает чего. Наверное, всё же мозгами размякать начинаю. А хорохорился-то… какой из меня упырь. Впрочем, приехавший Антоненко уверил, что самый настоящий. Нет, будет он мне тут бумажки пихать на подпись с надеждою, что читать не стану.

Стану.

И обсудить контракт сил хватит. И вообще… я ещё живой.

На этот раз возвращаюсь почти в момент. Раньше такого не было. Какой-то кусок нет-нет да выпадал. А тут вот если и ушло, то буквально пара секунд. Дверь за дознавателем закрывается.

А Савка сидит.

Жует плюшку и радуется, что всё так хорошо сложилось.

Ну да.

Хорошо.

Для кого-то.

Но мне всё это не нравится. Очень не нравится.

— Почему? — интересуется Савка, прихлёбывая остывший чаёк. Причём торопливо так, уже сообразил, что в любой момент отобрать могут, что не для его, Савкиной, персоны нынешняя благодать.

— Потому что он не спросил о том, что было ночью.

А ведь должен был.

Он же ради происшествия этого и припёрся. А тут чаи, беседы на отвлеченные темы о смысле жизни и иных высоких материях. Чудовища же ночного будто и не было. И сомневаюсь, что господин дознаватель опасался нанести мальчику непоправимую психологическую травму.

Нет…

Дело в ином.

В чём?

Он знал, что случилось? Без Савкиных показаний.

— Он хороший.

— Да просто замечательный, — соглашаюсь с Савкой, сожалея, что привязаны мы к кровати, точнее Савка. Ну и я с ним.

Мне бы бесплотной тенью