– Стена! – торопливо захрипел Мертвец. – Живее!

Мы выставили щиты, сверху высунули свои короткие, но острые копья. Уперлись ногами в песок, подались вперед, готовясь принимать удар.

Только это все самообман, ни один человек не сможет устоять под ударом копья или боевой лошади. Наше спасение – плотный строй, монолитный и пугающий, который не перепрыгнуть, об который можно разбиться. И тут главное не острота клинка, не крепость щита. Здесь главное, чтобы никто не дрогнул, не побежал. Здесь просто главное стоять на месте.

Но, дорогой читатель, не смейте думать, что это просто. Пусть даже доля сомнения не дерзнет явиться в вашу голову! Если вы никогда не стояли на пути несущейся на вас тяжелой кавалерии, то вы просто не можете себе представить какой ужас летит перед ними.

Увы, не всем дано пересилить свою природу. Сколь бы не ревел Мертвец, сколь бы крепки не были ветераны, когда рыцари начали опускать копья, готовясь к удару, кто-то из молодых не выдержал. Побросав оружие, бросился ниц, словно моля о пощаде, словно это могло спасти от копыт боевых коней. Тут же заколебались остальные, зароптали, подались назад.

– Ни шагу назад! – хрипел Мертвец.

– Держим строй, ребята! – подбадривал Пикси.

– Убью! – кричал Ариф. – Каждого четвертую!

Кавалерия приближалась, еще и еще. Уже можно разглядеть кольца на сбруе, слетающую с лошадей пену, грани страшных наконечников копий. Глаза, блестящие в прорезях шлемов.

– Ух! – рявкнули мы единой глоткой, замахиваясь.

Кавалерия растеклась рукавами, облетая нас по сторонам. Лишь двое рыцарей прыгнули прямо в брешь, падая всей массой прямо в середину построения. Кони принялись лягаться, кусаться и давить тех, кто упал. Всадники, отбросив копья, начали драться палашами.

Мне прилетело копытом в бок, и я повалился на землю, не способный вздохнуть. Проклятое животное вмяло мне кирасу, сломав несколько ребер. Кое как, но я поднялся. К тому моменту рыцарей уже зарубили, но они собрали хороший урожай.

– Стоим! – хрипел Мертвец, у которого куда-то улетел шлем.

Кавалерия начала заходить на вторую атаку.

А я вдруг понял, что мы остались совершенно одни на этом поле боя. Остальные либо бежали, либо были разбиты.

– Эх, так и не выспался сегодня, – посетовал Руни. – Зеваю, аж челюсть сводит.

– На том свете выспишься, – отозвался Ариф. – Недолго уже.

– Цыц, старый, – осек его Пикси. – Я еще помирать не планирую.

– Спорим, что я тебя переживу? – покосился Ариф.

– Спорим! На что?

– А что с тебя сейчас взять-то можно? Броню твою вонючую?

– Сам предложил, сам и придумывай на что.

– Тогда, если на том свете раньше меня окажешься, то с тебя стол с яствами. И пышнотелые гурии.

– А вы разве не в разных местах окажитесь? – спросил Руни. – Вроде, вера то у вас разная.

– Вера разная, а небеса, они для всех одни, – наставительно ответил Ариф. – Слышишь, Пикси? Стол с яствами!

– Да слышал, – махнул Пикси.

– И бабы.

– И бабы. Договорились.

Мы выдержали и вторую атаку кавалерии, хотя фланги нам потрепали. Выстроились в каре, потому как подошла вражеская пехота. Плюясь кровью, приготовились драться.

Но, собственно, это только в бульварных историях последний отряд гибнет долго и величественно. А мы, хоть и королевская тяжелая пехота, но всего-лишь люди.

«Пепельные» вывели арбалетчиков, и те расстреляли нас практически в упор.

Вроде осень, дату не знаю. Вечор

Меня звать Руниберг Баумгартен, я буду вести теперь эти записки. То была последняя просьба Дикого. Так и сказал: Чтобы о нас помнили дети, веди, Руни, эти записки.

Я не знаю, чьи дети и зачем нас должны помнить, но слово Дикому дал. Прочитал что до меня написано. Я так не умею, не могу так много писать. Буду, как получится.

Мы сейчас в плену. Нас разбили почти совсем. Сидим в клетках. Тут жарко. Мало еды и воды. Говорят, завтра начнут страшной казнью казнить. Мне немного страшно.

День не знаю какой

Казнить не начали, это хорошо. Хотя, немного можно было бы, тут очень тесно. Мы тут все сидим, разные. Из тяжелой пехоты немного, только те, кого раненых взяли. Остальных больше, многие сами сдавались. А мы не сдавались, потому нас и мало.

Не знаю какой день, вроде пятница

Видел командиров, тоже в плену, только отдельно. У них палатка, вино и клавесин. По вечерам к ним ходят командиры Серого Царя. Они играют в бочонки и музицируют до ночи. Мы слушаем и хотим кушать. Очень жалко благородных, им приходится глушить горе хорошими напитками и доброй компанией. Ведь они готовились к битве, переживали, планы строили. А тут такая оказия – поражение. Обидно, удар по репутации. Это нам, солдатам, что? Знай себе не умри. А им с такой наковальней на сердце дальше жить приходится. Бедные.

А графиню нашу в ту палатку не зовут. Не ровня, значится. Живет тоже отдельно, страдает тихо. К нам всё ходит, успокаивает. А мы ее.

День. Жара

Сегодня колдунов наших споймали. В пустыне блукали, сами к лагерю вышли. От жажды черные, глаза лютые. И чего, спрашивается, наколдовать себе не могли?

Палатку им не дали. Дали яму и кандалы осиновые. Дед совсем с головой попрощался. Капитан Серых Царей с ним разговаривает, а тот ему на сапог ссыт. И улыбается. Веселый дед.

Ночь. Дождь

Пикси хотел дневник для нужды пристроить. Я не дал. Нужды у нас много, а дневник – один.

Без разницы какой день

Нас всё же будут казнить. Серый Царь за нас что-то потребовал, а наш Король ему отказал. Я Короля понимаю. Ему ведь тяжело на уступки идти, куда тяжелее, чем другим благородным. Он же не только сам унижается, а, считай, все Королевство признает слабаком. Представляю, как ему приходится горе заливать, это ж здоровья не хватит. Там, поди, вино реками льется, а вместо клавесина цельный оркестр с дудками.

Тот же без разницы какой день

Приходил палач, показывал всякие свои штучки. Казни нас ждут страшные и лютые, чтобы другим поучительно было. Оно и понятно, как еще-то? Палача жалко, столько работы впереди. Это нам-то что? Покричал и помер. А палачу надо чтобы всё как надо получилось, чтобы кричали подольше, да померли не сразу. Потом еще убирать всё это. Бедный. А