О к и л а. Благодарю… Где же Ахаджан-бай! С молодой женой не до старой?

М а р а с у л ь. Потерпите… Спокойнее… (Берет трубку телефона.) Двадцать-пять-пятнадцать… Ахаджан-ака? Окила-апа… (Кладет трубку, вздохнул.) Кому и когда был выгоден скандал, Окилахон-апа? Прогадаете! Бывают слова звонкие, как серебро, но молчание оценивают, как золото.

О к и л а. Бывает и золото не дороже меди. Как он оценил семнадцать лет жизни, которые день за днем, час за часом я провела в заботах о нем? Задумался бы хоть о детях — их ведь у него трое! Уронила бы я семнадцать лет назад в землю хоть одну косточку — был бы у меня теперь зеленый шатер над головой и спелые плоды… (Плачет.)

М а р а с у л ь. Прогадаете! Прогадаете, Окила-апа… Спокойнее…

Входит  З а р г а р о в. Окила встает.

З а р г а р о в. А-а… Здравствуй… (Пауза.) Как дети?

О к и л а (утирает слезы). Здоровы… Еще не позабыли детей?

З а р г а р о в. Ну что ты говоришь! Присядь. Успокойся. Чему быть — того не миновать. Если хочешь — воля твоя, делай как знаешь, кричи на всю улицу, на весь город. У тебя трое детей… Если же поймешь, примиришься.

М а р а с у л ь. Смирение — золото!

З а р г а р о в. Умно! Рано ли, поздно ли — заблудший конь в конюшню вернется!

Х у м о р х о н, возвращающаяся из магазина, остановилась у окна, уронила покупки.

Х у м о р х о н. Ах! Помогите же мне!.. Марасуль-ака!..

З а р г а р о в (упал в кресло). Ох!.. Ох… Помоги же мне! Рви! Скорее!

М а р а с у л ь (подбирая щипцы). Потерпите… Спокойнее…

Х у м о р х о н (у окна). Что с вами, Ахаджан-ака?!

Окила пристально смотрит на Хуморхон.

М а р а с у л ь (к Хуморхон). Удаление зубов — зрелище неприятное! Ступайте, ступайте!

Х у м о р х о н. Вы причиняете ему боль! Осторожнее!.. (Уходит.)

Окила смотрит ей вслед.

З а р г а р о в (достает из бумажника деньги, протягивает Окиле). Купишь детям что-нибудь такое…

О к и л а. Ребятишки покоя не дают — все папа да папа… Где он?.. Как нибудь приехали бы…

З а р г а р о в. Как-нибудь приеду… Ребятишек поцелуй!

О к и л а  уходит.

М а р а с у л ь. Рискуете головой, Ахаджан-ака. Грянет гром — тут вам и райком, тут и прокурор, и фельетон. И такое переплетение личного и общественного произойдет, что…

З а р г а р о в. Раскаркался!

М а р а с у л ь. Была бы у вас Хуморхон возлюбленной или еще так как-нибудь, без бюрократизма, — понимаю. Так нет — расписались!..

З а р г а р о в. Попался… Как-то она, Хуморхон, пришла, плачет… Ребенок, говорит, будет, понимаешь? Испугался. А у страха глаза велики; мне и показалось, что живот у нее большой… Обманула она меня. Понимаешь? Пораскинул умом и решил: хорошо иметь жену покультурнее. Если бы Окила училась в свое время, цены бы ей не было! Отстала… не работала над собой.

М а р а с у л ь. Она грамотная, по-моему…

З а р г а р о в. Была!.. Училась то ли в седьмом, то ли в шестом классе, когда я женился на ней. Большой дом — большая забота, дети. Какая тут учеба? Бросила… У меня тот же дом, те же дети, а я как будто успеваю все! Эх, были бы три тысячи, услал бы я Хуморхон куда подальше, с чужих глаз долой, пока все успокоится.

Входит  Ф а т и м а.

Ф а т и м а. Уроки у Насибы, мальчик мой… Сказала ей, чтобы после уроков пришла.

М а р а с у л ь. Есть у вас деньги, мамаша? Еще три тысячи Ахаджану-ака.

Ф а т и м а. Какие у меня деньги, сынок?

М а р а с у л ь (тихо). Сами знаете — человек нужный, мамаша…

Ф а т и м а (шепотом). Без возврата все! (Из-под кушака достает пачку денег, торопливо отсчитывает.) Две тысячи! Довольно!

Голос Насибы: «Девочки… я вас догоню».

Входит  Н а с и б а, она в школьной форме.

Н а с и б а. Здравствуйте…

М а р а с у л ь. Ай-ай-яй! Что же не переоделись?

Ф а т и м а. Голубушка пришла, принцесса моя!

Насиба кладет портфель на стул.

З а р г а р о в (присматриваясь). Кхм… Только не тащи ты ее в загс в школьной форме… И себя и меня подведешь.

М а р а с у л ь. Как можно!

З а р г а р о в. Росточком мала!

Ф а т и м а. У нас туфли на высоких каблуках!

З а р г а р о в. Ладно… Чему быть — того не миновать, а я ничего знать не знаю и ведать не ведаю! Пора! Дела… (Уходит.)

Ф а т и м а. Радость моя, пойдем, пойдем, голубушка моя…

Ф а т и м а  и  Н а с и б а  уходят во внутренние комнаты. Марасуль, мурлыча какую-то песенку, приводит в порядок инструменты. Появляются  Ф а т и м а  и в новом наряде Н а с и б а. В туфлях на непривычно высоких каблуках она ступает с опаской.

М а р а с у л ь. Ну, пошли, пошли! Пора!

Н а с и б а. Снова в загс?

Ф а т и м а. Сам Ахаджан-ака им приказал! С богом!..

Насиба берет портфель.

М а р а с у л ь. Теперь портфель долой! (Берет у Насибы портфель, отбрасывает.)

Ф а т и м а. С богом!.. К возвращению вашему такой пир приготовлю!

М а р а с у л ь  и  Н а с и б а  уходят. Фатима, молитвенно сложив руки, благословляет их.

Скромная комната в домике Рохили Аскеровой. Р о х и л я  встревоженно следит за  М а р а с у л е м, который крупно шагает из угла в угол.

М а р а с у л ь. В жизни не видал такого упрямства. Все люди как люди — от обезьяны произошли, а заведующий загсом — определенно от ишака.

Р о х и л я. Что вы говорите, Марасуль.

М а р а с у л ь. Нет — что он говорит! (Передразнивает.) «Не могу сочетать вас законным браком — это незаконно». Я ему человечно объясняю: «Вам же звонил товарищ Заргаров» — а он: «Даже сам господь бог не в силах изменить дату рождения человека. Невеста несовершеннолетняя».

Р о х и л я. Господи, что же