купил эту пластинку на развале старьевщика. Несколько раз, почти отчаявшись, он был готов выбросить ее вместе с другим ненужным хламом. Но, опомнившись, все же прятал обратно в секретер, на всякий случай.

После исчезновения отца Марк, как никто другой в городке, заранее распознавал эти зыбкие дни, смутно таившие в сердцевине кисловатую льдинку, запах гнили взбаламученных со дна водорослей. И, конечно, он всегда заранее улавливал бешеный ветер-предвестник, яростный и непримиримый, с колким серебряным плавником, сообщающий, что ураган уже кружится в безудержном танце на самой середине моря, увлекая за собой низкие облака, мелкие игривые волны, неторопливых рыб, ослабевших чаек и окрестные буи. Кружится в безумном танце в центре хоровода ветров, намереваясь с часу на час двинуться к берегу и через день-другой накинуться на городок, как всегда безудержно и жестоко.

В городке верили, что в тоскливые, ветреные дни приближения урагана старец Николай неприметно является в городок – оберегать жителей и корабли от беды. Хромая старуха-соседка не раз утверждала, что это он, святой чудотворец, бродит по улочкам и по набережной реки, принимая личины странников и незнакомцев. Появляется то тут, то там, обнадеживая и оберегая от урагана всех, кого встретит.

Сероглазая торговка рыбой шептала капитану, что именно поэтому в городке с таким вниманием относятся к явившимся сюда беглецам из столицы, к коммивояжерам, одиноким туристам и молчаливым скитальцам. В их появлении усматривают тайную примету спасения. В них черпают надежду, что ураган на этот раз обойдет стороной бухту. Что городок, будто бабочка в ладонях своего святого, не пострадает от ветра и шторма. И самая старая липа, которая чернеет на набережной возле крепостной стены и развалин замка, останется невредимой. Цветочные часы не шелохнутся от бешеной пляски ветра. Все корабли уцелеют. Все лодки, яхты и катера останутся на привязи у своих причалов. Никто не пропадет без вести. И все останутся живы.

Глава четвертая

1

Обманчиво отступая ночью, растворившись без следа к полудню, лихорадка безжалостно набрасывалась по вечерам, расстраивая Лиду до слез, заставляя ее метаться по кухне или панически листать справочники в поисках новых средств спасения. От сочиненных ею травяных чаев и настоев капитан испытывал кратковременное облегчение. Каждое утро он без особой радости ловил позвякивающий хрусталем свет из окна. За холодным серым лучом, взрезавшим щель между шторами, тянулся медлительный день, по ощущению как будто последний. Лида неслышно проникала в комнату, всегда со своим невидимым подносом на голове, из-за которого она боялась сделать резкое движение, повысить голос, вздохнуть. Она теперь ходила на цыпочках и даже улыбалась с тщательно продуманной осторожностью. Боялась нечаянным словом или неумелым движением нарушить равновесие невидимого подноса и заполняющих его бокалов. Опасалась их тоненьким звоном растревожить кратковременные улучшения капитана, на некоторое время возвращающие его назад, на берег, домой из шторма.

Почти каждый день, внимательно вычитывая оздоровительные газетки, Лида все же находила в них всесильное средство, с помощью которого надеялась на некоторое время отвоевать мужа у его болезни. Она зубрила наизусть очередной рецепт отвара и верила в него слепо, свирепо, свято, до тех пор, пока температура снова не начинала подниматься, пока капитана не начинало знобить, будто его одного в целом мире безжалостно осыпал изнутри и снаружи колкий февральский снегопад, а потом бомбардировали осколки сосулек и крупные голубоватые градины, жестокие ледышки неба.

В последние дни со слезами на глазах, с дрожащими от отчаяния губами Лида упрашивала его пить хлорофилл. В инструкции рекомендовали принимать эту вязкую зеленоватую жидкость три раза в день, по столовой ложке после еды. В последние дни Лида верила в хлорофилл, купленный по совету хромой старухи-соседки в отделе гомеопатии ближайшей аптеки. Две столовые ложки темно-зеленой бурды, по вкусу похожей на лягушечью шкурку, казались ей последней возможностью, единственной надеждой. Капитан добродушно шутил, что людей таким образом превращают в овощи, годные только для просмотра вечерних выпусков новостей и телесериалов. Несмотря на лихорадку и пожирающую его слабость, улучив момент, когда Лида снова уткнется в газету, после завтрака он старательно сплевывал горьковатую слизь в сток кухонной раковины. И после ужина умело избавлялся от упрятанного за щекой глотка, украдкой исторгая отвратительную лягушечью зелень в унитаз.

Теперь целыми днями он неподвижно лежал на диване, не чувствуя рук, скрестив ноги под пледом. Боялся пошевелиться, старался быть прозрачным и прочным, безотрывно смотрел в окно. Облака напоминали серое пересоленное тесто. В некоторые минуты глаза застилала зимняя шведская тьма, озаренная тусклой луной и ее бликами, играющими на черной воде залива. Каждый вечер, когда температура поднималась и на щеках проступал пунцовый румянец, на душу набрасывалась ноябрьская финская тьма, какой она бывает, когда несешься по загородному шоссе мимо сосновых лесов, окончательно сбившись с пути. Иногда целую ночь его истязала непроглядная пожирающая тьма незнакомых полей, сквозь которую надо ехать вперед, вслепую, сквозь дождь. Ему вспоминались полупустые провинциальные городки-хосписы, созданные для неторопливых прогулок с собакой, для кротких смирившихся стариков, озадаченных лишь тем, чтобы смиренно тянуть однообразную нить жизни – день, еще день и еще, сотканные из неторопливых движений, вкрадчивых слов, тихой радости созерцания облаков, травы и снега. Без ожиданий, без далеких планов, без надежд. И, главное, без резких движений и чувств, нарушающих зыбкое равновесие.

Как-то вечером, истязаемый слабостью, капитан неожиданно вспомнил, что на одной из полок в гараже пылится никогда не использованный столик для пикников. Легкий складной столик, а еще – три новеньких шезлонга, купленные в надежде, что однажды удастся помолчать с женой и сыном на берегу, возле какого-нибудь незнакомого утеса, поросшего соснами. Капитан с тоской думал о том, что эти беспечные отпускные игрушки на самом деле всегда покупаются для одного счастливого дня, для кратковременного и случайного удовольствия, которое приходится ловить, которое надо успеть украсть у череды загнанных лет. Дачные гамаки, легкомысленные садовые столики, разноцветные пластмассовые кресла, пестрые зонтики от солнца, новенькие шезлонги, надувные бассейны кратковременного и случайного счастья теперь казались ему несбыточными, утраченными приметами прожитой жизни, в которую он уже никогда не надеялся вернуться.

Потом было утро, неуловимо мерцающее сизым, похожее на голубя, который на мгновение задержался на карнизе, но вот-вот сорвется и улетит. Лида не отозвалась, не прибежала на нетерпеливый зов. Видимо, было слишком рано, она отлучилась в аптеку или, надеясь немного отвлечься, вышла поковыряться в своем цветнике. Капитан на всякий случай еще несколько раз позвал ее, выдохнув себя без остатка в эти капризные крики. Обессиленно откинувшись на