Этот беспокойный человечек, которого будто несколько рук дергали за ниточки в разные стороны, рассыпал под ноги прохожим пожелтевшие квитанции и телефонные счета. От волнения у него дергалась и тряслась голова, со стороны казалось, что он то кивает в знак согласия, то крутит ею из стороны в сторону, отчаянно возражая. Бормоча, он силился нагнуться за своими квитанциями, морщился, подкашливал, хватался за поясницу, но никак не мог дотянуться до земли. Некоторые прохожие, случайно оказавшись рядом, поскорей проходили мимо, стараясь ничего не видеть, не чувствовать и не понимать в чужой жизни, которая их не касалась. Они на некоторое время теряли лица, превращались изнутри в затаившуюся тишину, ощущали горчинку легкой вины безразличия, стараясь не пропитываться ею и думать о насущном. Но обязательно находилась среди редких вечерних силуэтов сердобольная старушка или кроткая учительница гимназии, которым не к кому было спешить. Пожалев незнакомца, кто-нибудь все же останавливался, бережно вылавливал из лужи квитанцию, охая и причитая, подбирал с черного асфальта веер разлетевшихся телефонных счетов и подавал бледному человеку, прямо в его костлявую, трясущуюся руку, старательно пряча глаза от его пристального взора. Совсем скоро, к Рождеству, он тоже безвозвратно исчез.

Были и другие случаи странных и непростых людей, неожиданно объявлявшихся в городке и так же неожиданно растворившихся в дымке раннего утра, напоенного сыростью талого снега, горчинкой гниющей листвы и горячего шоколада. К незнакомцам здесь всегда приглядывались с пристальным вниманием. Особенно при угрозе урагана, при объявленном по радио штормовом предупреждении суеверные жители городка начинали выискивать на улицах и надеялись встретить по пути на рынок странного и непростого незнакомца, появление которого казалось таинственным и необъяснимым. Таким странникам в городке с давних времен угождали: вежливо указывали дорогу, провожали до нужного переулка, предлагали вызвать такси, а иногда приглашали в гости – выпить чаю, переждать дождь, поговорить о пустяках.

Однажды щербатая торговка с пятничного рынка, завешивая капитану сверкающий кусок масляной рыбы, прошептала, что странные и непростые незнакомцы всегда появляются не просто так. Чуть повысив голос, она убежденно добавила, что это добрый знак. И тут же отчаянно погрозила кулаком в сторону моря. Капитан улыбнулся в усы, догадавшись, что увесистый кулак торговки, пропахший копченостями и икрой, предназначен Алевтине. А кому же, как не ей. Ведь ни с того ни с сего распалившись, ворвавшись в городок, госпожа ураган каждый раз безжалостно крушила прибрежные волнорезы, выкорчевывала вековые липы, обрывала провода, отламывала балконы, осыпала черепицу с крыш, швыряла в витрины магазинчиков и кафе огромные камни. Иногда она играючи уносила в открытое море будто хитростью украденные безделушки, корабли, лодки и катера. После ее разгула люди пропадали без вести и с тех пор ни живыми, ни мертвыми никогда не были найдены. Поговаривали, что ураган забирает с собой на самую середину моря неунывающих остряков, чтобы они по очереди рассказывали анекдоты и пересказывали фильмы, – так Алевтина надеялась обхитрить беспощадную бессонницу и бескрайнюю свою грусть от невозможности быть любимой.

Больше всех страдал от Алевтины хозяин магазинчика патефонов, старых телевизоров и радиол. После каждого урагана в его маленькой лавке на приморской набережной приходилось обновлять вывеску, чинить крышу или менять витрину. Отец Марка двадцать лет отмахивался от советов перенести магазинчик подальше от берега, в какое-нибудь тихое место, поближе к бульвару. Старик упрямо ворчал, что никуда отсюда не сдвинется, потому что в летние месяцы в лавке с утра до вечера толпились люди. Отдыхающие, пассажиры паромов, рыбаки и ловцы ветра заходили сюда, привлеченные вальсами и фокстротами. Поддавшись полуденной курортной скуке, туристы покупали пластинки. Разморенные бездельем, пассажиры паромов не скупились и выбирали на память радиоприемники и патефоны, которые можно носить с собой повсюду, как чемоданчики. А иногда увозили на дальний северный берег моря громоздкие радиолы и поломанные граммофоны, для украшения своих парикмахерских и кафе.

Старик-хозяин любил иногда завести патефон, поставить потрескивающую пластинку с какой-нибудь печальной песней, замереть возле витрины и бесконечно смотреть на море. Молчать, наблюдая, как далекий корабль незаметно скользит по сияющей линии, разделяющей волны и облака. Именно поэтому его лавка и осталась на набережной, обдуваемая всеми ветрами, несмотря на шторма.

Принято считать, что в тот день необузданная Алевтина с самого утра колотила кулаком в запертую дверь магазинчика. Возможно, она давно хотела понаблюдать, как столетний граммофон царапает пластинку покосившейся ржавой иглой. И послушать чуть гнусавый голосок певички. Или она надеялась, что здесь ее угостят кофе и поднесут рюмочку золотящегося коньяка. Так или иначе, с самого утра она неистово рвалась внутрь, качала вывеску, сотрясала стены, но старик-хозяин был глух к ее просьбам, мольбам и угрозам. Он продолжал упрямо вытирать пыль со своих радиол и телевизоров, не обращая внимания на порывы ветра, грозившие сорвать крышу. Тогда госпожа ураган ухватила могучей ручищей булыжник брусчатки, размахнулась, швырнула в витрину, ворвалась внутрь, скинула с настенных стеллажей несколько радиол, допотопных телевизоров и патефонов. Поговаривают, что в тот день госпожа ураган утащила упрямого старика за собой на самую середину моря. И с тех пор бьет витрины его лавки во время каждого своего буйства в бухте.

После пропажи старика-хозяина магазинчик на набережной стал совсем убыточным. В память об отце Марк не решился перенести его в какое-нибудь тихое место, подальше от берега. Со временем так же, как и его старик, отмахивался от советов, от дружеских предостережений. И ничего не менял, кроме разбитых ураганом витрин. В городке сварливо приговаривали, что упрямство у них семейное. Но из жалости и сочувствия многие отдавали за бесценок или дарили магазинчику свои старые радиоприемники, катушечники, проигрыватели. В безветренные зимние дни жители городка частенько забегали сюда погреться, выпить кофе, поболтать о погоде, посмотреть футбол по какому-нибудь дребезжащему телевизору с выпуклой линзой экрана. Капитан тоже любил заглянуть в музейное царство патефонов и радиол, пахнущее пыльным бархатом, сушеными бабочками, пожелтевшими газетами и отжившими временами. Однажды он отдал Марку свою старую громоздкую «Яузу», совмещавшую катушечник и проигрыватель. Несколько раз он собирался захватить с собой в магазинчик патефонную пластинку, чтобы прослушать затаившийся в ней, ждущий своего часа вальс. Но почему-то всегда забывал об этом, отвлекаясь на пустяки.

В последние дни из-за лихорадки и слабости капитан сомневался, сможет ли когда-нибудь навестить Марка, очутиться среди стеллажей со старыми телевизорами и граммофонами. Иногда он доставал из секретера серый конверт с пластинкой, клал на ладонь, чувствовал приятную тяжесть затаившейся музыки. Вспоминал, как однажды зачем-то