— Она сейчас не у вас?

— Нет.

— Когда вы видели ее в последний раз?

— Три месяца назад.

— Вы знаете, еде ее найти?

— Нет.

На лестничной площадке над ними хлопнула дверь. Пожилая соседка по имени фрау Эберляйн спустилась на один этаж, подозрительно кивнула офицерам и обратилась к Шиллю:

— Добрый день, дорогой герр Шилль! Вы не возражаете, если я занесу «Змеиную пасть» попозже?

— Добрый день, — кивнул Шилль. — Без проблем, я вас не тороплю.

Дама кивнула в ответ и неспешно зашагала дальше вниз. Офицеры, несколько растерянные, молча ждали, словно присутствовали на торжественной церемонии.

— Не могли бы вы связаться с нами, когда фрау Камп вернется? — наконец заговорил один из них.

— Думаю, не мог бы. Она не вернется.

Полицейские переглянулись. Тот, что доставал из кармана фотографию, убрал ее назад.

— И все же… — не отставал второй, — было бы очень хорошо, если бы…

— Если бы, — перебил его Шилль, — вы ответили на мой вопрос. Который сейчас час?

Повисла пауза.

— Половина двенадцатого, — сказал один из офицеров, покосившись на часы с коричневатым ремешком. Его ответ прозвучал так, будто он искал смысл в репликах Шилля и не находил его.

Шилль поблагодарил полицейских, те поблагодарили его. Он проводил их глазами, потом, вернувшись в квартиру, удовлетворенно посмотрел на кухонное радио и спросил себя, почему не сказал, что знает Маркова. Может, чтобы не ставить под угрозу предстоящую дуэль? «Вряд ли, — ответил он себе, — полиция все равно скоро опять сюда нагрянет; будет странно, если этого не случится». Нет, причина заключалась в чем-то другом, и ему казалось нелогичным стремиться к сатисфакции на дуэли и в то же время опускаться до уровня доноса. На соблюдение скорости Шиллю было плевать, Марков мог ездить сколь угодно быстро, однако смеяться ему, по мнению Шилля, совершенно не следовало. Марков перестанет смеяться, но не из-за квазирепрессий со стороны государственной системы, а благодаря маленькому свинцовому шарику, который доставит ему послание о том, что больше смеяться нельзя, и положит конец его веселью.

Отчетливо видя мысленным взором, как свинцовый шарик вылетает из дула его пистолета и направляется к Маркову, Шилль вспомнил одну историю, которая произошла во время их с Констанцией воскресной прогулки в окрестностях Берлина. Он только теперь понял, что это была их последняя совместная прогулка. Они брели по бездорожью под высокими сводами букового леса, никуда конкретно не направляясь и, по выражению Шилля, созерцая существующее. Привлекательность подобных деревьев не в последнюю очередь объясняется тем, что само их наличие вызывает ощущение успокаивающего однообразия и вековой стабильности, которое умиротворяет, очаровывает людей и вместе с тем увеличивает, чисто статистически, вероятность того, что деревья могут рухнуть от старости в любой момент.

Сквозь листву проглядывало солнце, шелест в кронах деревьев напоминал едва уловимый шум моря, вокруг царила мягкая тишина, и все это совершенно не контрастировало с легким светло-голубым платьем, которое было на Констанце, и с потребностью Шилля снять с нее это платье. Перелезая через упавший ствол дерева или пробираясь сквозь кусты, они брались за руки, словно дети, всегда так ненадолго, думала она, всегда ужасно ненадолго, думал он.

— Стоять! — раскатисто прогремело откуда-то сверху.

Шилль и Констанция потрясенно застыли.

— Что вы здесь делаете? — вопросил тот же голос.

Неужели сам Господь призывает их к ответу за грехи? Они огляделись по сторонам, никого не увидели и уже решили, что им просто послышалось, как вдруг Шилль заметил сидящего на вышке охотника, который с земли показался ему совсем крошечным.

— Что вы здесь делаете? — повторил он.

— Идем через лес! — крикнул Шилль.

— Вы мешаете охоте! — огрызнулся незнакомец.

— А вы мешаете прогулке, — ответил Шилль.

С дерева спорхнула голубка.

Констанция поймала руку Шилля, он крепко сжал ее пальцы.

— Пойдем, прошу тебя, — прошептала Констанция, но Шилль будто не слышал.

Волоча спутницу за собой, он решительно направился к охотничьей вышке. Сверкнула вспышка, в тот же миг раздался выстрел. Он был на удивление громким и звучал на удивление долго, точно в замедленном воспроизведении.

Домой Констанция и Шилль ехали молча, опустошенные, точно после большой ссоры. Она вжималась в сиденье, словно пытаясь от чего-то отодвинуться. Подводка вокруг ее глаз размазалась, а светло-каштановые волосы свисали безжизненными прядями.

Там, в лесу, Констанция вырвала руку и с плачем убежала, а он, Шилль, не двинулся с места и с вызовом смотрел на охотника, который слез со своего насеста и с ружьем в руке неспешно приближался к нему.

Шилль с радостью выстрелил бы в ответ — тоже в воздух, разумеется, но этого было бы достаточно, чтобы он почувствовал себя менее уязвленным. Что за идиот этот охотник, что за идиот он сам? Почему он тут стоит? Чего хочет? Шилль быстро перебрал в голове варианты, и ему ничего не оставалось, как припустить вслед за Констанцией. Он обнаружил ее сидящей за деревом. Констанцию трясло, она не поднимала головы и умоляла Шилля тоже не смотреть на нее. Ощущая гнев, стыд и дикую усталость, они молча вернулись на парковку и сели в машину.

— Что, черт возьми, это было? — спросила Констанция, вцепляясь в руль. — Ты хотел вызвать его на дуэль? Тебе так… так сильно хотелось спровоцировать этого безумца? И что, теперь тебе лучше?

— Прости, но это он… спровоцировал меня.

Констанция сердито уставилась прямо перед собой. Шилль сделал то же самое.

— А из средств защиты у меня были только слова…

Она промолчала.

— Слова без шума и дыма… — Шилль попытался произнести эту фразу иронично, однако прозвучала она глупо.

— Александр, — произнесла Констанция через некоторое время, не поворачиваясь к нему, — что с тобой? К чему все это ребячество?

Теперь промолчал он.

— Мы могли умереть. Да что там могли, я уже умерла. Я только что умерла тысячей смертей. — Не дождавшись от Шилля извинений, которые тот счел неуместными, Констанция добавила: — Можешь похоронить меня, Александр.

Она завела машину и поехала. Вскоре пейзаж за окном замелькал быстрее быстрого, словно торопился поскорее скрыться с глаз Шилля и его спутницы.

В половине двенадцатого исторические события происходят довольно редко, вот и Шилль не стал исправлять этот хронологический дефицит в мировой истории. Он стоял у себя на кухне в бледных лучах полуденного, как выяснилось, солнца и смотрел на панорамный фриз из заметок, вырезок, схем и исторических реконструкций, созданный им за последние недели. Копии с известных и неизвестных картин, изображающих дуэльные сцены, перемежались рисунками и снимками сабель, шпаг и пистолетов. Шилль любил их все, любил их трагичность, их комичность, их