Шрифт:
Закладка:
— Кем, говоришь, мне тебя считать? Романтиком? — спросил он.
Шилль отпил глоток пива. Фоглер тоже поднял громоздкую кружку, словно готовясь к атаке.
— Друг мой, о чем ты? — наконец ответил Шилль. — Быть романтиком означает придерживаться правил, а никаких правил больше не существует.
За кухонным окном постепенно смеркалось, и Шиллю на миг почудилось, будто он сидит в кинозале перед началом фильма и свет вокруг медленно гаснет. В детстве это зрелище его завораживало. Темнота наступала медленно, ненавязчиво, и Шилль никогда не мог сказать наверняка, на самом ли деле она сгущается, или это ему только кажется. Она заполняла помещение легко и просто, будто имела на это полное право, окутывала маленькие светильники на стенах зала и проворно их поглощала.
В дверь позвонили, и Шилль воспринял это как знак, что список пора заканчивать. Он сказал себе, что должен поставить точку, ведь времени у него в обрез. В перечень вошли пять пунктов, на удивление мало для человека, дни которого сочтены. Но ведь в самом известном списке подобного рода пунктов было и того меньше — всего один: богослов Мартин Лютер записал, что в последний день перед концом света посадит дерево.
Итоговый вариант выглядел следующим образом:
LOST
1) Последнее помазание
2) Белая рубашка
3) Покончить с Евгением О.
4) ХЛ. Гитлер
5) Ножной секс
В дверь снова позвонили. Прежде чем выйти в прихожую, Шилль добавил в список шестой пункт, в важности которого только что убедился:
6) Отключить сигнализацию.
На пороге стоял и фрау Эберляйн и еще двое людей, мужчина и женщина.
— Принесли «Змеиную пасть»? — обратился Шилль к соседке. — Что скажете, понравилось?
— Ужасно. — Она отдала ему книгу. — Ужасно хорошо!
— Я запамятовал: кем называет себя герой в том объявлении?
— Экспертом по спасению в исключительных случаях, — ответила фрау Эберляйн. — У меня остались вопросы, но это подождет, ведь у вас посетители. У вас сегодня много посетителей. — Она кивнула незнакомцам и зашагала вверх по лестнице.
Проводив соседку взглядом, Шилль повернулся к своим незваным гостям и заглянул в раскрытое полицейское удостоверение, которое предъявила Танненшмидт.
— Хм, утром ваши коллеги были в униформе, а вы уже нет. Неужто ее отменили сегодня после обеда?
— Герр Шилль? — сухо осведомилась Танненшмидт.
— Да.
— Старший инспектор Танненшмидт. Это полицеймейстер Зандлер. Если не возражаете, мы войдем.
Шилль возражал, но, будучи не в настроении играть в игры, кивнул и пригласил полицейских в квартиру, ощущая внезапно нахлынувшую усталость. Что они вынюхивают, что они могут обнаружить в его доме? Он провел офицеров по длинному темному коридору мимо коробок и ящиков с книгами в кухню, освободил от пакетов с книгами два стула и предложил Танненшмидт и Зандлеру садиться. Затем закурил сигарету, сказал:
— Если вы не курите, прошу прощения. — И, подняв голову, выдохнул дым в потолок.
Инспектор огляделась и коротко кивнула, заметив на стенах множество репродукций, зарисовок и схем.
— Герр Шилль, мне не хотелось бы отвлекать вас надолго; ответьте, пожалуйста, только на один вопрос. Он прозвучит странно, но вы наверняка поймете, что я имею в виду. — Танненшмидт сделала многозначительную паузу. — У вас есть незнакомые знакомые?
Шилль растерялся, гадая, не пытается ли она заманить его в ловушку.
— Да, а у кого их нет? — ответил он уклончиво.
— Представьте себе, ни у кого. По крайней мере ни у кого, кто не страдает слабоумием или психическими расстройствами. В общем, у меня есть определенные основания волноваться за вас. Скажите, с вами точно все в порядке?
— Это уже второй вопрос, — ехидно заметил Шилль. — Незнакомые знакомые — это оксюморон. Что-то вроде «любимый враг» или «секрет Полишинеля». Не вижу ничего предосудительного.
— Допустим. Тогда сейчас я не задам вопрос, а просто констатирую факт: сегодня утром, если помните, наши коллеги осведомились у вас, не узнаете ли вы двух человек на снимке. Мы видели ваш ответ в протоколе: с одной из них, Констанцией Камп, вы знакомы, второго человека видите впервые. Вы подтверждаете, что заявили именно так?
— Марков был у вас? — ляпнул Шилль и тотчас понял свою ошибку. — Вы правы, ладно. Извините извините! Я не хотел причинять ему неудобства. Меня теперь накажут?
— Любопытно, — пробормотала старший инспектор.
Она остановилась перед картиной, изображающей опушку леса, на которой, бросив корсеты на землю, боролись на шпагах две женщины с обнаженной грудью.
— Автор полотна — Эмиль Байяр, если вас это интересует, — пояснил Шилль.
— Меня интересует то, что вы не хотите причинять неудобства человеку, который вам незнаком и который путешествует на авто с вашей бывшей, однако причинять неудобства этой самой бывшей вы готовы. Чем это чревато, как вам кажется?
Шилль пожал плечами.
— Десятью годами тюрьмы?
— Ну что вы, в самом деле, — фыркнула Танненшмидт.
— Послушайте, я и правда его совсем не знаю, мы встречались мельком. Я даже не уверен, точно ли это он.
Зандлер, сняв толстые очки, что-то писал в блок ноте. Инспектор продолжала мерить кухню шагами.
— У вас тут всюду сплошные дуэли. Детали сам собой складываются в логичную мозаику. Собственно, поэтому мы здесь. Вы, может быть, уже знаете, а может быть, догадались: в заявлении Маркова речь идет о вас. Он утверждает, что вы вызвали его на дуэль. И, глядя по сторонам, я вполне могу ему поверить.
К этому повороту разговора Шилль был готов.
— А-а, поэтому вы и здесь? Он что, принял все за чистую монету? Я же пошутил! Мне пришло письмо, в котором сказано, что он гоняет по городу на машине Констанции, превышая скорость на семьдесят два километра в час, точно какой-нибудь похититель или соблазнитель. Вот я и написал о соблазнении особы женского пола.
— Соблазнение бывшей подруги, а именно вашей бывшей подруги. Сколько вы были вместе?
— Четыре года и несколько месяцев.
Шилль встал, потушил сигарету и выкинул ее в мусорное ведро. Танненшмидт остановилась напротив Шилля, посмотрела на него в упор и отчеканила:
— Сейчас я обращаюсь к вам официально и прошу хорошенько подумать перед тем, как, возможно, еще раз солгать представителю полиции. У вас есть пистолет?
— Нет, конечно! — рассмеялся Шилль. — Но даже если бы он у меня был и я всерьез собирался вступить в поединок с Марковым, вы считаете, я бы в этом признался?
— Так было бы лучше для вас,