Шрифт:
Закладка:
— Отличная идея, дорогой Венцеслав! Мы с вами понимаем, что такой клуб сразу же закрыли бы, но законного пути в этом деле, увы, нет. Дуэли всегда были запрещены. Да и твой оружейный бизнес, — обратился Шилль к Лоренцу, — тоже не совсем легален.
— Что верно, то верно. Полиция может нагрянуть сюда в любой момент.
— А вдруг я полицейский, агент под прикрытием? А вдруг я арестую тебя прямо сейчас?
— А вдруг агент под прикрытием — это я? Ты хочешь купить пистолеты с патронами, но разрешения на оружие у тебя нет. Вот ты и попался, голубчик!
После этого обмена любезностями, конечно же, следовало произнести еще один тост. На сей раз из-за стола поднялся Шилль и провозгласил:
— Выпьем за освященную веками культурную традицию дуэли, которая способна пробудить в человеке самое благородное начало, если только оно у него есть.
Все чокнулись.
Дядя Венцель откашлялся и произнес:
— Проблемы с законом — не единственная сложность этого воображаемого клуба. Если в одном помещении соберется множество людей, готовых к дуэли, может статься, что они начнут бросать вызовы направо и налево и в два счета перестреляют друг друга.
— И в конце концов в клубе останется всего один человек, которому придется сразиться с самим собой. Последний дуэлист! — развеселилась Полина.
— Не дуэлист, а дуэлянт, — поправил Шилль, — последний дуэлянт.
— А вы знаете, когда состоялась последняя дуэль? — спросил дядя Венцель.
— Минутку… — задумался Шилль. — Дело было во Франции в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году. Классический случай оскорбления. Один человек называет другого идиотом. Оскорбленный требует, чтобы оскорбитель взял свои слова обратно, тот заявляет, что идиот всегда остается идиотом и что в его случае это особенно верно. Оскорбленный требует сатисфакции и вызывает оскорбителя на поединок. А самое невообразимое — все это происходит публично, в Национальном собрании! Противники — социалист, позже ставший министром внутренних дел, и один из голлистов, который должен жениться на следующий день после дуэли. Его оппонент язвит, что после дуэли необходимость в бракосочетании отпадет, ведь он не сможет исполнять супружеские обязанности.
— Ага, — ухмыльнулась Полина, закуривая сигарету.
— Они условились о дуэли на шпагах. Та состоялась наутро в присутствии прессы, даже киносъемка велась. Никто не умер, один из противников получил легкое ранение в руку, после чего поединок прекратился.
— А свадьба? — спросила Полина.
— Тоже состоялась. Кстати, секундантом жениха был Жан-Мари Ле Пен, впоследствии основавший Национальный фронт. Последний секундант, так сказать.
— А когда была последняя дуэль в Германии? — осведомился дядя Венцель.
— Это ты и сам знаешь, — ответил Лоренц, — в Хоэнлихене. Кстати, на сегодняшнем аукционе я купил тот сундучок со всем содержимым.
— Неужели? — поразился дядя. — Он снова в семье?
— Да, — кивнул Лоренц. — И в семье останется.
— Последней дуэлью в Германии будет моя, — заявил Шилль.
Воцарилось молчание.
— Ах да, вам нужны пистолеты. С какой целью, позвольте узнать? — осведомился дядя почти официальным тоном.
— Хочу вызвать на дуэль одного гражданина. Я обвиняю его в соблазнении особы женского пола. Согласно кодексу, это оскорбление третьей степени. Оскорбления бывают прямыми — это словесные ругательства или физические действия — и косвенными — это заочные обидные и порочащие высказывания в отношении третьих лиц.
Никто не понимал, о чем говорит Шилль. Лоренц и его домочадцы за говорил и все одновременно, причем на двух языках сразу. Подождав, когда они замолчат, Шилль продолжил:
— Главная проблема, друзья, состоит вот в чем: многое из того, что веками считалось серьезной формой оскорбления, теперь стало обычным явлением. Человек больше не готов рисковать жизнью на дуэли из-за того, что кто-то назвал его придурком.
Полина посмотрела на Шилля с сомнением.
— Возьмем для примера голословное оскорбление. В каждом политическом споре оппоненты обвиняют друг друга во лжи или некомпетентности. Одно это раньше уже являлось поводом для дуэли, о серьезных оскорблениях или, скажем, ударе перчаткой по лицу я вообще молчу. Соблазнение сестры, возлюбленной, жены или хотя бы словесный намек на таковое? Немедленно к барьеру! Вот почему погиб Пушкин, вот почему, возможно, погибну и я, но тут ничего не попишешь. — Шилль умирать не собирался, однако его патетическая речь звучала весьма складно.
— О какой женщине идет речь? — поинтересовалась Полина.
— О Констанции. Мы с ней прожили вместе четыре с лишним года.
— Кто же ее соблазнил?
— Ее психиатр.
— Бывает, — кивнула Полина.
— Я не поверил. Я даже и не подозревал, что… По словам Констанции, у нее не осталось сил жить с человеком, у которого бзик на дуэлях. Я не поверил. Незадолго до нашего расставания она лечилась у этого психиатра, якобы от бессонницы. Вот и долечилась…
— То есть она ушла от вас к нему, — перебила Полина. — Что тут скажешь, бывает.
Шилль вытащил еще одну сигарету и, забыв ее зажечь, вертел в пальцах.
— Он лечил ее, снимая штаны. Да еще и деньги за это брал, а как же. Мне подобное лечение больше напоминает наркоманский блуд. Но меня волнует другое. — Шилль огляделся, точно ожидая, что все сами догадаются, к чему он клонит.
— Другое? — недоуменно повторила Полина.
— Что мне делать? Вызвать этого человека на разговор по душам и объяснить ему, что он вел себя неподобающе? Да он и без меня это понимает. Написать письмо в гильдию психиатров и разоблачить гада? Нелепо. Кому от этого будет толк? Никому — ни ей, ни ему, ни мне.
Полина кивнула, но вид у нее был не очень-то убежденный.
— Я вернулся домой, Констанция в это время должна была находиться у него на приеме, на одном из первых сеансов. Из спальни слышались голоса. Я вошел туда и увидел его: он сидел на нашей кровати и подпрыгивал, будто выбирая матрас в мебельном магазине. Констанция стояла рядом.
Когда я потребовал от нее объяснений, она заявила, что это ее новый психотерапевт и что ситуация вообще не нуждается в объяснениях. Он подхватил: дескать, да-да, я психотерапевт и выездной коуч-сомнолог, Марков моя фамилия, и приехал я сюда исключительно с терапевтическими целями.
Собравшиеся за столом недоверчиво кивнули.
— Я сначала даже хотел ему поверить, настолько жалко прозвучали его слова; возможно, он и не врал, я не знаю и знать не хочу. С
