На заводе Хуговенс забастовку возглавили двое: Ян Бонекамп и Ян Брассер. Оба уже некоторое время участвовали в местных отрядах Сопротивления, а вскоре вступили в альянс с харлемским RVV, объединив ресурсы и людскую силу.

Бонекамп был красивым, уверенным в себе юношей. Он возглавлял комитет по сбору денег для участников забастовки и занимался распространением подпольной прессы [122]. Его хорошо знали на заводе Хуговенс, он был из многочисленной местной семьи, пользовался популярностью, и несколько родственников работали на заводе вместе с ним.

Вскоре после начала забастовки полиция безопасности начала облаву на рабочих, которых затем сгоняли в полицейский участок на Тиберусплейн. Они выстраивали мужчин перед представителями немецких властей, сидевшими за столом в большом зале, и те задавали им вопросы: чем они занимались на заводе и на каких других производствах работали. Ясно было, что их собираются вскоре отправить на работы в Германию. Бонекампа спросили, есть ли у него водительские права – редкость для голландского рабочего. Права у него были, и он отлично умел водить, по словам Брассера, но Бонекамп соврал властям и вскоре был освобожден. Несколько недель спустя, когда полицейские узнали об обмане, они пришли за Бонекампом и стали расспрашивать его жену, где находится Ян, но Бонекамп уже ушел в подполье, где оставался до конца жизни.

* * *

На День труда, первого мая, забастовка достигла своего пика. В Харлеме девочки Оверстеген и их друзья из местного RVV решили отметить праздник актом неповиновения. Они раздобыли громадный красный флаг Коммунистической партии с золотыми серпом и молотом и стали обсуждать, где повесить его, чтобы сильней раздразнить NSB. Сначала думали про Харлемский кафедральный собор, стоявший в самом центре города, но Ян Хюйсденс возразил, сказав, что немцы разместили в соборе наблюдательный пункт.

Было решено повесить флаг перед самым носом чернорубашечников, на штаб-квартире NSB в Харлеме. Помимо флага сестры распространили по подпольным каналам призыв ко всем женщинам Харлема одеть в этот день своих детей в красное – цвет Советского Союза, – и выставить красные цветы в ящики под окнами. Девочки попросили нескольких школьников постоять на карауле, а сами с Кором и Яном Хюйсденсом накануне Дня труда пробрались в здание NSB с флагом.

На следующее утро, в пять часов, прежде чем чернорубашечники явились к себе в штаб-квартиру, члены харлемского RVV развернули гигантский флаг, а потом укрылись в подъездах домов на площади, дожидаясь реакции жителей Харлема и членов NSB. Она была незабываемой. Люди запрокидывали головы и улыбались красному флагу, развевавшемуся у них над головами. Слезали с велосипедов и указывали на него пальцем. Сопротивление в Харлеме было реальным! Были люди, боровшиеся с оккупантами!

К семи часам, когда нацисты прибыли в здание, весь город гудел. Разъяренные чернорубашечники прикатили на нескольких грузовиках и за минуту сняли флаг, разорвали и протоптались по нему. Однако воодушевление народа им было не растоптать. О флаге говорили по всему городу, и девочкам быстро стало ясно, что репрессий не избежать.

Чтобы не попасть в неприятности и не навлечь подозрений, они, по совету других членов Сопротивления, временно уехали из Харлема [123]. Их мать Тринтье увезла Робби в город в восточной части Нидерландов проведать родственников и затаиться самой, поэтому Фредди и Трюс направились к ним. Все вместе они сняли комнату в Эншеде.

Эншеде был железнодорожным и водным узлом, связывающим Голландию с Германией, и потому подвергся бомбардировкам союзников. Когда Трюс и Фредди приехали туда, на улицах зияли воронки от бомб, а квартира, в которой жили они с матерью и Робби, нуждалась в уборке и ремонте, включая входную дверь. Одна из сестер Тринтье жила в городке с мужем и двумя детьми. Девочки рады были повидаться с двоюродными братьями и сестрами и получить передышку от своей опасной деятельности в Харлеме.

После нескольких недель, заполненных домашними делами, сестры решили поискать работу и записались «белыми шапочками» на курсы медсестер при городском госпитале, где ухаживали за хронически больными пациентами. Хотя у Трюс и Фредди не было удостоверений личности или каких-либо бумаг, позволявших им проживать в Эншеде, старшая сестра госпиталя взяла их на работу и позволила остаться. Она познакомила их с больничным поваром, который давал им продукты, что было жизненно важно в отсутствие документов, так как девочки не получали продовольственных карточек.

В действительности они давно нуждались в подобном перерыве, поскольку были еще тинейджерами (Трюс исполнилось девятнадцать, Фредди семнадцать лет), когда уехали из Харлема. Очень скоро они получили сообщение от Франса ван дер Виля, где он советовал им задержаться в Эншеде и продолжать там работу в Сопротивлении. Также он говорил, что со временем пришлет за ними и они вернутся в Харлем. Через свою тетку Гриет, которая сама была членом местного подполья, они познакомились с тамошними членами RVV, включая истопника из госпиталя. С этой новой командой они изготавливали самодельные бомбы из промышленного растворителя и свинцовых труб [124]. Сестры стремились продолжать сопротивление: они даже нашли время составить карту аэропорта Твента и противовоздушных батарей, расставленных по городу [125].

* * *

Тем временем майская забастовка в разных городах страны, особенно на севере, продолжалась. Прошла еще неделя, прежде чем немцы положили ей конец в своей манере: кровавыми жестокими репрессиями. Раутер издал постановление, что по любым несанкционированным собраниям военные будут открывать огонь. Любого, кто будет пойман за изготовлением или распространением листовок, подстрекающих рабочих продолжать забастовку, ждет немедленный арест и отправка в лагеря.

Был установлен комендантский час и строжайший запрет на использование радиоприемников, включая маленькие кристальные, которые широко распространились среди голландцев, – их легко можно было спрятать в спичечный коробок, и они ловили «Радио Оранье» и Би-би-си из Лондона, если прикрепить к ним длинную антенну [126].

Голландцы много месяцев жили в условиях нехватки товаров повседневного спроса, но после мая 1943‐го ситуация значительно ухудшилось. Когда границы Нидерландов были закрыты для торговли после начала оккупации, шансы получить чашку хорошего кофе или приличную сигарету свелись практически к нулю. Поклонники кофе довольствовались суррогатами: вместо молотых кофейных зерен использовался цикорий, который смешивали с горячей водой, получая слабое подобие кофейного напитка. Рис, растительное масло, резина, мыло – все стало дефицитом; поскольку Германия сама испытывала нехватку товаров и продовольствия из-за войны, все, что удавалось заполучить в Нидерландах, немедленно отправлялось за границу, в Deutchland, на благо Германии. Подметки для обуви делали из картона; любой лоскуток ткани берегли и использовали многократно, поскольку заменить его было нечем. Мало того, после