В городе царила пугающая тишина, а разговоры велись с особой осторожностью, которой раньше никогда не требовалось. Достаточно было одного слова, сказанного в неподходящем месте или неподходящему человеку, чтобы за ним последовал визит людей, которых никто в Харлеме не хотел бы видеть у своих дверей. Соседи подозрительно посматривали на соседей, наблюдали через щелки между задернутых штор, кто к кому заходит, и пытались различить, что у каждого в сумке или свертке.

Суровые военные лишения еще только предстояли, но голландцам уже не хватало продуктов, одежды и запасных частей для велосипедов. Многие в Харлеме ездили на ободах, без шин, которые нечем было заменить, а прежние, многократно заплатанные, пришли в полную негодность.

Физически Харлем и Кеннемерланд, прибрежный регион Северной Голландии, тоже изменились. Немцы построили и продолжали строить защитные сооружения на побережье к северу и западу от Харлема, готовясь к вторжению союзников с моря. В самом Харлеме и ближайших к нему городах Рейх строил линии защитных стен и блокпосты на улицах и пересечениях каналов, которые назывались «Мауэрмурс». Угрожающий вид этих барьеров, ощущение плена и отсутствие свободы, которые они символизировали, особенно угнетающе действовали на голландский народ.

Но несмотря на отвращение и усталость от moffen, как голландцы называли немцев, той весной в Харлеме были и проблески надежды. Новости с фронтов, просачивавшиеся в город, звучали обнадеживающе. В феврале немцам пришлось прекратить долгую осаду Сталинграда, и они постепенно отступали с территории Советского Союза. Одновременно в Северной Африке Роммеля выгнали с континента американские войска. Вскоре американцы и британцы высадились на Сицилии, а оттуда двинулись в Италию и в целом на Европейский континент.

Несмотря на суровые ответные меры, предпринятые немцами в результате зимних покушений и убийств в Гааге, многие голландские граждане в Северной Голландии продолжали поддерживать движение Сопротивления в регионе. Хотя количество активных участников Сопротивления оставалось относительно небольшим, множество народа знало об их деятельности – о поддельных или краденых удостоверениях личности, укрывании onerduikers, распространении подпольной прессы – и молчало об этом.

Каждый день выходили десятки подпольных изданий – они печатались и в подвальных типографиях, и на ручных прессах. Каждый день поступали новости по «Радио Оранье» из Англии, которые ловили в Нидерландах на запрещенные приемники, а потом шепотом обсуждали с соседями. Все это помогало бороться с отчаянием.

В Северной Голландии и Кеннемерланде множество мужчин и женщин рисковали жизнями, чтобы распространять новости. Люди читали о борьбе на фронтах в России и Северной Африке, о деятельности правительства и королевской семьи в изгнании в Англии, о новых зверствах немцев и NSB. Новости об отступлении оккупантов собирали и публиковали в газетах, таких как Vrij Nederland и Trouw, которые затем распространяли среди жителей Голландии. По всей стране подпольная пресса всю войну продолжала свою работу.

Вот в какой мир вернулась Йо Шафт из Амстердама весной 1943-го, привезя с собой в дом к родителям на Ван Дортстраат подруг Филин и Соню. На этот раз до самого конца войны. Родители Йо, Питер и Аафи, все понимали. Они не были наивны и хорошо представляли себе, что случится, если их поймают на укрывательстве евреев. Как большинство жителей Нидерландов, они никогда не думали, что их жизнь примет подобный оборот. Но, по словам кузена Йо Аафа Дилса, «они просто считали это своим долгом. Соня и Филин весь день сидели в комнате наверху, и дядя Пит придумал для них хитрое укрытие на случай неприятностей». Им надо было вести себя тихо, потому что днем в доме находилась служанка. Они могли спускаться по вечерам, когда в гостиной задергивали шторы. Если кто-то заходил в гости, девочки немедленно бежали по лестнице наверх, забирая с собой следы своего пребывания – книги или тарелки и вилки [120].

Соседи наверняка знали, что у них происходит. Дома на Ван Дорстраат примыкали друг к другу боковыми стенами, и семья по соседству с Шафтами навсегда запомнила торопливые шаги, когда девочки бежали наверх, стоило прозвучать дверному звонку. Они никогда не видели Филин и Соню, но знали, что они там, по звукам и шелестам, доносившимся из дома Шафтов. Они видели, как Йо выходит из дома и возвращается с дополнительными продовольственными карточками, сигаретами и книгами.

Как и в Амстердаме, Соне Френк не сиделось взаперти. Она была готова рискнуть и выйти на прогулку с удостоверением, которое раздобыла для нее Йо; ей хотелось съездить на пару дней в Амстердам, повидаться со старыми друзьями и снова почувствовать себя свободной. Йо Шафт с родителями напоминали ей, что будет, если ее поймают, но Соня, конечно, и сама это знала, хоть ей и тяжело было всякий раз убегать и прятаться наверху, в их общей с Филин «камере».

Тяга к свободе проснулась в ней в неподходящее время. Хотя беспорядки в голландских университетах утихли, а сами университеты практически закрылись, в стране той весной вспыхнули новые волнения. Их причиной стало распоряжение генерала вермахта Фридриха Кристиансена, по которому всем бывшим солдатам голландской армии следовало немедленно явиться на сборные пункты. Тех же ветеранов, которых с помпой освободили из лагерей военнопленных спустя несколько месяцев после начала немецкой оккупации, теперь снова гнали в Германию – работать на военных заводах и фабриках.

Через несколько часов после оглашения приказа его опубликовали в газетах. Как только газеты вышли, по всей стране, от Твента до Эйндховена и Роттердама, начались забастовки. Через день после объявления бастовали уже сотни тысяч голландских рабочих. Водители молоковозов перестали осуществлять доставки в сельскохозяйственных регионах страны, а там, где они продолжали, разъяренные граждане останавливали их и заставляли сливать молоко на землю [121].

Как и во время первой масштабной забастовки в феврале 1941-го, Зейсс-Инкварт опять находился за пределами страны, а это означало, что подавлять ее будет Ханс Раутер. Волнения за два дня распространились от Фрисланда на севере до густонаселенных регионов на западе. Немцы боялись повторения февральской забастовки и опасались, что она может распространиться также на Бельгию.

RVV как общенациональная организация еще только формировался и в любом случае не был предназначен для скоординированных политических действий. Он предоставлял местным лидерам, вроде Франса ван дер Виля, автономию и независимость, в том числе для актов саботажа и насильственных мер. Тем не менее RVV высказался в поддержку всеобщей забастовки, и в Харлеме и ближайших городах рабочие прислушались к его призыву. На бумажной фабрике Ван Гельдер в Вельсене и на заводе Хуговенс рабочие вышли на