Скоро напишу.

Четвертый Старшебрат

История пятого старшебрата

Из всех братьев Пятый Старшебрат был самым незаметным. Это происходило оттого, что он не обладал ни одной чертой характера, которую не уравновешивали бы другие.

Если первые четверо старших братьев состояли из четырех разных жидкостей, то в нем эти жидкости полностью перемешались, точно в большой бутылке. В нем было на пальчик мужества Старшебрата, капелька заботливости Второго Старшебрата, чуточка оптимизма Третьего Старшебрата, а от Четвертого ему досталась толика склонности к сомнению.

Он был до того незаметен, что иногда, собравшись за столом, остальные братья принимались кричать и звать его на обед, хотя он уже сидел рядом с ними. И наоборот: иногда братья успевали вернуться к вечеру из леса, где весь день собирали хворост, и сложить собранные ветки на дворе, и тогда только замечали, что Пятый Старшебрат все еще бродит по чаще.

Но поскольку с уходом каждого следующего брата дом становился все больше и все тише, эта смесь свойств в Пятом Старшебрате становилась все полезнее.

Когда ушел Старшебрат – дело было в середине зимы – около дома появился злой и голодный медведь, рассчитывавший украсть побольше цыплят из курятника. И пока все братья сокрушались об отсутствии Старшебрата, Пятый Старшебрат вышел на улицу и прогнал зверя камнями. Да, Старшебрат был, разумеется, намного смелее, он бы наверняка сцепился с медведем в рукопашную, но благодаря Пятому Старшебрату и его капельке мужества куры остались целы.

Через месяц после ухода на фронт Второго Старшебрата в тех местах разразилась эпидемия странной болезни. От этого вируса не только поднималась температура и появлялась сыпь, вызывавшая ужасную чесотку; но человек к тому же принимал день за ночь. Так что в течение дня братья ходили по дому, точно слепые, и обо все спотыкались. Заботливость Пятого Старшебрата проявилась в том, что он постарался сам не заболеть и к тому же протянул по всему дому на уровне плеча трос, держась за который остальные братья могли передвигаться по комнатам. Наверное, Второй Старшебрат устроил бы так, что в семье вообще никто не заболел бы этой болезнью, но Пятый Старшебрат благодаря своей чуточке заботливости помог братьям победить недуг.

Так что неудивительно, что при подходе к посту номер 7787 Пятого Старшебрата охватили самые смешанные чувства. Первый порыв бесстрашно пойти навстречу вооруженному Часовому сменился глубоким сомнением, за которым последовала железная уверенность, что стрелять в него точно не будут, но не успел он приблизиться еще на шаг, как заметил, до чего одиноко и неприютно сидится Часовому у шлагбаума, возле снятой каски, с развевающимися на ветру волосами, так что Пятый Старшебрат подумал: жаль, что у меня нет гребешка.

Часовой не обращал внимания на Пятого Старшебрата. Он низко склонился над своим письменным столом, поставив левый локоть на одну стопку бумаги, а правый на другую. При этом он пытался писать что-то страусиным пером на листе, лежавшем перед ним. Ветру захотелось побезобразничать. Верхний лист бумаги из стопки поднялся в воздух, пролетел метров десять в сторону Пятого Старшебрата и опустился, как будто нарочно, прямо ему в руки.

– Это пост номер 7787? – спросил Брат.

Часовой, ворча себе под нос ругательства, все писал и писал. Опрокинул при этом чернильницу и запричитал.

Пятый Старшебрат всмотрелся в лист бумаги у себя в руке. И прочитал заголовок: «Инвентаризационный список». Лист был испещрен буковками сверху донизу. С обеих сторон.

– Это… – снова обратился он к Часовому.

На сей раз Часовой пробурчал что-то, что могло означать и «да», и «нет», и «вот только полезь ко мне со своим вопросами, – голову тебе отрублю!». Но Пятый Старшебрат, чтобы не мудрить, счел его бурчание утвердительным ответом.

Он просто вернул лист бумаги.

– Какой дар ты принес на благо Мира? – спросил Часовой.

Пятому Старшебрату почему-то показалось, что Часовой не хочет услышать ответа.

– У меня нет ничего, – произнес Пятый Старшебрат, – кроме…

– Кроме, кроме, – раздраженно перебил его Часовой. – Кроме этого «кроме» вы ничего и сказать-то не можете. У меня нет ничего, кроме упряжки лошадей, у меня нет ничего, кроме акра земли, у меня нет ничего, кроме…

Часовой резко встал, проковылял до Дворца Мира и принес оттуда курицу; он держал ее вверх лапами, и она громко кудахтала.

– …кроме индюка.

– В смысле курицы, – поправил его Пятый Старшебрат.

Часовой смотрел ему в глаза не меньше минуты, с таким выражением, будто готов его убить. Затем старый служака одернул гимнастерку и сказал:

– Уже двадцать лет мимо моего поста проходят солдаты, которых я пропускаю только в том случае, если они приносят какой-нибудь дар Министерству Войны. И двадцать лет я обязан делать запись об этом даре в моей книге учета. В течение пятнадцати лет из этих двадцати все дары у меня забирали и проверяли мои записи. Но в последние пять лет никто за дарами не приезжает. И мало того, что мне приходится отбиваться от разбойничьих банд, я один должен следить за порядком и вести мои записи с прежней тщательностью, хотя мне не выдают ни единого нового листа бумаги!

Тогда понятно, почему он пишет такими маленькими буковками, подумал Пятый Старшебрат.

Часовой замолчал. Вид у него был совершенно изможденный.

– У меня нет ничего, кроме нескольких историй, – сказал Пятый Старшебрат.

– Слава богу, – ответил Часовой искренне.

Пятый Старшебрат нашел, что такой ответ обнадеживает.

– И какую же историю тебе рассказать? – спросил он.

– Неужели же я выгляжу так, будто мне до этого есть дело? – ответил Часовой. – Расскажи мне, Мира ради, хоть что-нибудь. Лишь бы история была длинной. Достаточно длинной, чтобы я забыл, кто я и что я здесь делаю.

Возвращение принца Артура Люта Пятого

I

Зета Шметтерлинг была ростом с четырехлетнюю девочку, несмотря на то, что ей уже исполнилось пятнадцать. Некоторые люди говорили, что она карлица, хотя, кроме маленького роста и высокого голоса, она ничем не походила на единственного настоящего карлика в Альверхофене, головоногого человечка, работавшего вышибалой в сомнительном кабаке под названием «Клуб котов».

Зета была изящная, точно кружево, а голова ее уместилась бы в половник. Ну а отпечаток ее рук на песке можно было принять за след воробьиных ножек.

Из-за своей хрупкости она не могла работать вместе с родителями в их