Старшебрат когда-то писал, что глаза эти ярко-зеленые – оазис в пустыне. Теперь они стали серыми и безжизненными, как сточенная ветром галька.

Часовой пошатнулся. Четвертый Старшебрат поскорее надел повязку обратно.

– Как так вышло? – смущенно спросил он.

– Равнина, – ответил Часовой, восстановив равновесие с помощью сабли. – Не могу больше. Повсюду, куда ни кинь взгляд, – щебень и песок. Песок и щебень, и больше ничего. Все здесь умерло, ничто не живет.

Повисла пауза.

– Вам нужно лекарство, – наконец сказал Четвертый Старшебрат.

– Я чего только не перепробовал, – глухо ответил Часовой, – компрессы, тинктуры, псалмы. Ничего не помогает.

– Я о другом лекарстве, – сказал Четвертый Старшебрат.

Святая из Уссидина

I

Оранжерея Уссидинского аббатства славилась на всю округу. Здесь росли ярчайшие тропические цветы, причудливые орхидеи, плотоядные растения, а в самом теплом месте, в большом пруду, рядом с огромной дровяной печью, поддерживающей температуру, можно было найти даже викторию амазонскую – кувшинку из Южной Америки с листьями в метр поперек.

На Себастьяна обрушились впечатления. Буйное пестроцветье, теплый, влажный воздух, ласкавший лицо, потрескивание раскаленной печи. Возможно, поэтому святую он заметил, только когда чуть не наступил на нее. Девочка сидела на берегу пруда, прямо за большим веерообразным растением, и рычала.

Себастьян машинально попятился, наткнулся на Генерала и чуть не свалился в пруд. Генерал строго глянул на него, хотя и сам, похоже, растерялся при виде девочки.

Дома, в Грену, дети-святые попадались на каждом углу: девочки с ангельскими чертами, которые могли плакать сутки напролет так, что на личиках не дрожала ни одна жилка. Их благочестивые взгляды были устремлены к небу, а губы шептали молитвы, одну за другой. Себастьян знал, что родители втирали им под каждое веко по крупинке песка. Все это знали. И все же горожане подавали охотно и щедро. Ведь то были годы, когда свирепствовало всепоглощающее пламя Чумы. Вдобавок вот-вот могла разразиться война. Разумнее подстраховаться.

Слабоумная – это Себастьян сразу увидел. И полуслепой увидел бы. Голова слишком маленькая для длинного тела. Ручки-ножки пухлые, неуклюжие. Между потрескавшихся губ торчал кончик толстого языка. Глаза – две серо-голубые щелочки.

В аббатство они добирались неделю. Обычно хватало трех дней.

– Придется сделать крюк, – сказал Генерал перед тем, как отправиться в путь. – Как только мы выйдем из леса Грену, окажемся на территории Де Воса и его армии. А противоположный берег реки кишит Воинами Востока.

Себастьяну было все равно. Он радовался тому, что наконец вырвался из города.

Целых четыре месяца никому не удавалось ни покинуть Грену, ни въехать в него. Город был зажат меж двумя воющими армиями. Герцог Грену пока умудрялся сохранять нейтралитет, но рано или поздно ему предстояло сделать выбор.

Злые языки утверждали, что герцог слишком труслив, чтобы принять решение, хотя солдат у него предостаточно. Поговаривали также, что он устраивал попойки и потом рыдал на своем герцогском ложе. Но однажды, когда никто уже ничего не ждал, он удивил всех, призвав к себе Генерала.

Не прошло и десяти минут, как на улицах и в переулках загомонили:

– Герцог думает, что Уссидинская святая сможет переломить ход событий!

– Он посылает отряд, чтобы привезти ее сюда!

– Он считает, что только молитва истинно невинного чада способна предотвратить войну!

Как ребенок может предотвратить войну, никто не понимал. Да и неважно. Сам факт того, что герцог, молчавший много месяцев, отдал хоть какой-то приказ, позволило обнесенному высокому стенами городу облегченно вздохнуть.

Самым большим сюрпризом стало то, что на кухню постоялого двора вдруг вошел Генерал.

– Ты ведь писать умеешь? – не тратя времени даром, спросил он.

Себастьян кивнул. До того как они с Фелиз поселились на постоялом дворе Грену, они пять лет прожили в пещере, что находилась в огороде при монастыре. Монахи научили его писать.

– Значит, поедешь с нами, – объявил Генерал.

Фелиз была кем угодно, только не трусихой. Она встала перед Генералом и подбоченилась.

– Пусть кто-нибудь другой пишет послания герцогу под пушечными ядрами! Себастьян еще ребенок!

– Вовсе я не ребенок! – возмутился Себастьян. – Мне почти пятнадцать!

Фелиз и ухом не повела. Как, собственно, и Генерал. Между ними шел поединок, в котором юноша не участвовал.

– Почему бы вам не взять с собой учителя Вермена? – предложила она.

– Руки Вермена скрючены подагрой, – ответил Генерал. – А герцогу нужен тот, кто может писать мелко и аккуратно.

– Да будь герцог хоть Владыкой мира! – не уступала Фелиз. – Если он думает, что я отпущу моего братишку на войну одного, он сильно ошибается!

Себастьян потрясенно воззрился на нее. Не подобает женщине так выражаться перед мужчиной! А уж перед военачальником и подавно! Но Генерал даже не моргнул.

– Хорошо, – невозмутимо ответил он. – Тогда поезжай с нами.

– Чего? – ошеломленно переспросила Фелиз.

– Я прихвачу еще нескольких женщин. Так даже лучше. Отряд будет меньше бросаться в глаза.

II

– Вы понимаете, что девочка никогда не покидала стен аббатства? – спросила мать-настоятельница.

– Герцог Грену будет рад это слышать, – ответил Генерал.

– Она слаба телом, – сказала настоятельница.

– Наши тела придадут ей сил.

– Ее дух порой сбивается с пути.

– Наш дух послужит ей якорем.

Беседа напоминала танец, каждое па которого было строго выверено. Себастьян знал, что Генералу пришлось приложить много усилий, чтобы научиться так танцевать. Читать и писать полководец не умел.

Когда Генерал передал настоятельнице толстый кошель, монашка быстро спрятала его под рясой.

Война не щадила никого. И монахинь тоже. Задние стены аббатства сильно пострадали от случайно залетевшего пушечного ядра. Монахини никогда бы в этом не признались, но им остро нужны были деньги. Возможно, поэтому настоятельница столь бесстрастно восприняла письмо герцога. Написав ответ, она капнула на конверт сургучом и приложила к нему перстень с гербом аббатства.

Уссидин собрали в дорогу. Когда девочка наконец прошла к выходу по длинному коридору, на ней все еще было то же одеяние, что и в первый раз, когда Себастьян ее увидел. В руке она несла лилию, символ невинности. Бледный цветок, должно быть, только что сорвали в оранжерее: он был в самом цвету и оглушительно благоухал.

Генерал низко поклонился девочке.

Вместо того чтобы торжественно ответить поклоном, она захихикала, всхрюкивая как поросенок.

– Кто она такая? – спросил Себастьян, когда они вернулись в палаточный лагерь. – Кто она на самом деле?

Фелиз с притворным равнодушием продолжала чистить кастрюлю, но любовь к историям не дала ей смолчать.

– В одну