Их можно было бы назвать крестьянами Толстого: богобоязненные, простые, невинные, как дети. В 1891 году, на ранней стадии крупнейшего за все время массового голода в России, Толстой гулял среди них в Тульской губернии. Они уже были вынуждены есть лебеду, хотя и с добавлением ржи, которой хватило бы, возможно, еще на месяц. Он спросил их, как до этого дошло:

Последовал мгновенный хор ответов:

«Что вы собираетесь делать? Прошлым летом половина деревни сгорела, как будто корова слизала землю. А этим летом урожая нет, и ситуация становится все хуже и хуже!»

«Но что ты собираешься делать?»

«Как будет угодно Богу. Мы продадим все, что сможем, а потом просто будем жить...».

Но совершенно очевидно, что эти крестьяне не смогут пережить предстоящую зиму, если не предпримут что-нибудь, чтобы помочь себе... Похоже, что вряд ли кто-то из них понимает ситуацию.

В 1921 году разница заключалась в том, что поволжские крестьяне, казалось, понимали, что их ждет впереди.

Фармер Мерфи почувствовал, что ландшафт и климат оказывают решающее влияние на менталитет крестьян. Мерфи обосновался в Москве в 1921 году и совершил свое единственное турне по зоне массового голода поздней осенью, которая в России часто считается зимой. Чтобы понять «задумчивый и мрачный дух народа», писал он по возвращении в столицу, достаточно было побывать в русской деревне зимой.

Я многое повидал в своей недавней поездке, и результатом всегда было ощущение сокращения сердца, удушья. Пейзаж, насколько хватает глаз, покрыт снегом. Ничто не нарушает монотонности этого белого простора и свинцово-серого цвета низко нависших облаков, за исключением редких стай черных и серовато-коричневых ворон, которые только усиливают общий унылый вид. Тишина глубока и не нарушается. Как будто все чувства, кроме зрения, парализованы, и даже оно притуплено. Затем на расстоянии вы замечаете темно-фиолетовое пятно среди белого. Это группа домов или избушек.

Избы обычно располагались группами. Поскольку система крестьянских общин традиционно предусматривала периодическое перераспределение земли, не имело смысла строить свой дом на земле, которую вы могли бы когда-нибудь уступить другому. Таким образом, жилища были сосредоточены в деревнях. Горький не увидел в композиции ничего, что могло бы рекомендовать ее саму: «Бескрайняя равнина, на которой громоздятся деревянные, покрытые соломой деревни, обладает ядовитым свойством, которое опустошает человека и лишает его всех желаний. Если крестьянин выходит за пределы своей деревни, он смотрит в пустоту вокруг себя и через короткое время чувствует, что эта пустота заполнила его душу». Побег невозможен; крестьянин низведен до «ничтожного, маленького человечка, брошенного на эту скучную землю для каторжных работ».

Профессор И. И. Моссолов, историк из Московского университета, в эссе, запрошенном и переведенном на английский АРА, более подробно описал решающее влияние природы на формирование взглядов крестьянина на жизнь:

Примитивная система ведения сельского хозяйства среди нестабильной природы, еще не освоенной человеком, превращает русского крестьянина в беспомощного фаталиста. Не зная, как бороться с морозом и жарой, с засухой и дождем, которые, в свою очередь, могут стать опасностью для упорной работы, которую он выполнял целый год, он пытается спасти дело своих рук смирением и покорностью Природе. Его жизнь ограничена строжайшими традициями, которые передаются от отца к сыну и внуку — только в определенные дни он начинает сеять, вспахивать, косить и собирать урожай; у него нет собственной инициативы, нет способности наилучшим образом использовать природу и приспособить ее к своим потребностям.

Эта робость и психология этого раба — черты, которые природные условия страны запечатлели в его сознании и которые история впоследствии помогла сделать еще более заметными.

Горький допускал, что лето могло быть довольно чудесным, но с приходом осени земля требовала от крестьянина непосильного труда. «Затем наступает суровая, шестимесячная зима, земля покрывается ослепительно белым саваном, гневно и угрожающе бушуют метели, и человек задыхается от бездействия и меланхолии в тесной, грязной избушке. Из всего, что он делает, все, что остается на земле, — это его солома и крытая соломой избушка, которая трижды в жизни каждого поколения сгорает в огне».

На самом деле, во время голода 1921 года случилось так, что, чтобы выжить, крестьян заставляли есть солому, покрывавшую крыши этих изб, оставляя на месте только стены. Таким образом, повторяется плач выжившего: «Я съел свой дом». Мерфи ведет нас внутрь несъеденной избы.

Если снаружи уныло, то внутри обязательно темнее, потому что крошечные окна пропускают лишь немного и без того мутного света, а зимой здесь всего пять или шесть часов в сутки. Долгими вечерами здесь может быть только тусклый свет свечей или маленьких масляных ламп. Таким образом, именно в этих сумерках миллионы крестьян проводят более половины каждого пятилетнего периода своей жизни. Поколения такого рода существования, должно быть, оказали глубокое влияние на характер людей.

Моссолов приписывает долгой, суровой зиме, которая вынудила крестьян на месяцы безделья после изнурительных осенних трудов, ответственность за одну из отличительных черт русского, и не только русского крестьянина, а именно за отсутствие стойкости в вопросах труда. Моссолов ни в коем случае не был первым, кто установил эту связь, и наблюдатели после него увидели бы в практике «штурма» советских рабочих и колхозников — неистовом стремлении ближе к концу каждого месяца достичь плановых производственных показателей, установленных государством, — естественный ритм крестьянской России.

Здесь также было одно из объяснений большого количества праздников в русском календаре: зимой крестьянину было нечем заняться, и ему требовалось какое-то развлечение, чтобы разнообразить повседневную жизнь и скоротать время. Напиток по-своему служил той же цели. В итоге получилась карикатурная версия «идиотизма сельской жизни» Маркса, которая, казалось, сохранялась с небольшими изменениями на протяжении веков. Подумайте о возможностях, которые это открыло для российского историка, специализирующегося на социальной истории средневековья. Ему не нужно было ограничивать свои изыскания изучением письменных источников, он мог заняться чем-то вроде полевых исследований, просто забредя достаточно далеко от железнодорожных путей в крестьянскую темноту. Хотя он рисковал, что на него натравят собак или забьют камнями до смерти.

Горький рассказывает историю, связанную с церемониями, посвященными трехсотлетию династии Романовых, которые начались с царя Михаила в 1613 году. Великий князь Николай Михайлович, автор ряда исторических трудов, стоял рядом с царем Николаем перед толпой крестьян в городе Кострома, расположенном к северо-востоку от Москвы на Волге. Глядя на своих подданных, великий князь сказал царю: «Видишь, они абсолютно такие же, какими были в 17 веке, когда посадили Михаила на трон, те же самые; это плохо, тебе не кажется?»

Кострома была частью более промышленно развитого севера, «потребляющих» провинций, где пустили корни семена капитализма. Крестьяне на севере были более зависимы