Ты обо мне не беспокойся! Ваня, у меня все хорошо! Силы приходят! Я уже хожу на воздух! Вчера садила в огороде кое-что. Не устала! Не беспокойся, Ангел мой! Я чуть-чуть; — в ямочки готовые уже бросала семечки. Я это так люблю! Это только мне силы дает! Сплю хорошо, ем много. Пью лекарство. Температуры не бывает. Я верю, верю, что оправлюсь, если не будет еще крови! Только бы не было! Д-р ван Коппелен прислал еще письмо со счетом из которого видно, что они исследовали очень точно. Я в письме от 23-го тебе набросала вид моей почки. Но теперь мне скучно сей историей заниматься, — м. б. дошлю как-нибудь. Все-таки я очень люблю медицину, хотя бы и такую «прикладную», как моя работа (бывшая).

Ванечек, золотко ты мое, как я тебя люблю, душа моя!

Ванюша, милый, прости меня! За все, за все! Солнышко мое, ты не хвали меня. Я возгоржусь еще! Я этим и так страдаю. Я очень много хочу себе! Да, да! Я знаю это! Мне нужно учиться смирению! Не буди во мне еще больше гордыни! Какой я художник! Я не смогла тебе сделать автопортрета! Понимаешь — не смогла! Я пыталась. Удивительно, что техника еще ничего! Если бы я писать стала, то только для тебя! Но подумай: какое разочарование и тебе — если вдруг увидишь — бездарь! Это меня пугает. Но я хочу, чтобы ты все знал! Чтобы слабости мои знал, — тогда только ты можешь судить меня! О, какая я «подобие Ея», — страшусь даже выговорить-то! Я такая… нечистая! В Ее-то свете! Я со всеми слабостями греха и людского! Не хвали меня, — возьми лучше такой, какая есть.

Ванечка, ты обмолвился: «все сделаю, — о поверь —, чтобы приехать к тебе». О, Ванечка, боюсь поверить!.. Ванюша мой, приедь же! Да ничто не смутит тебя! Как все это несерьезно, (прости!) по-детски, — все, что тебя «смущает». И мама, и Сережа накинутся на тебя с радостью! Еще до войны мы все 3-ое мечтали пригласить тебя отдохнуть.

У меня были дерзкие мечты (не смейся!) — тебя пригласить навсегда к нам. Мне казалось тогда (я тебя совсем не знала), что у тебя не своя квартира, что ты м. б. у каких-нибудь надоедливых французов в пансионе, как многие из одиноких русских. Мне так страшно бывало за твой duodenum и так хотелось послужить тебе. У нас же было преизобилие всего. И мне казалось, что тебе бы понравилось в деревне. Мне мечталось взять у тебя все заботы, дать тебе возможность отдыха и творческого покоя. Но я вскоре же сама увидела, что этого бы не было. Ты бы задохнулся тут. И потом, — нельзя никого «выкорчевывать» из его мира! Я это знаю! О, как знаю! У меня это были мечты тогда, когда… «только я да птичка». Помнишь?

Я и И. А. звала гостить. Мы ему устроили даже лекции тут по иконоведению при выставке византийского искусства. Но он не приехал — не мог отлучиться оттуда из-за визы въездной обратно. Мы 3-ое постоянно томимся в безрусскости здешней.

Это уже помимо всего, у меня-то! О себе я не говорю. Ты же знаешь. Но и мама, и С. — очень, как родному, самому родному тебе будут рады. Никому, ничего странным не покажется! Всегда тебя хотели сюда пригласить, а теперь, когда знают, что мы так сдружились — чего же удивительного?! Не надо так изображать, как ты себе представил! Представь себе обратное: — из-за всего этого внешнего… мы никогда, _н_и_к_о_г_д_а, до смерти… не увидимся! И тогда сам оцени: можно ли смущаться? Я не мыслю пройти жизнь свою и не увидеть тебя. Не узнать от тебя всего, чем живем мы оба. Милый, родной мой Ваня, как хочу с тобой быть там, вместе! И в Египте!

Будем молиться, — Господь подаст! Я не знаю, что с нами всеми будет. Я так хотела сама все установить и решить, правда молясь, испрашивая Божьего пути. Но все оборвалось так странно. Я стала такой беспомощной, такой зависимой и слабой. И это единственное, что я могу ясно увидеть. Я вижу, что только Господь мне указать может, что делать. Я смиряюсь перед Господом. Ванечка, м. б. все само, великим Промыслом разрешится! Грех было мне так «трепыхаться», — надо спокойно вручить себя Богу! Не зови это — пассивностью. Это — далось мне дорогим опытом, Ваня. Я просто вижу: «без Бога ни до порога!» Я не буду пассивна, не думай! Я буду с помощью Его, творить свой мир. Я буду стараться очистить себя, улучшить. Я верю, что недолго еще — и все откроется. Мы не знаем почему приходят сроки не по нашему хотению… но все мудро. Все _н_а_д_о! И в это время, время неясное, мутное, — давай бережно нести внутри нас драгоценную «Неупиваемую чашу», чтобы не расплескать ее ничуть! Будем счастливы тем, то мы оба имеем! Ванечка, верь, с Божьей помощью плохого не будет!

Я увидала, что из всех моих «трепыханий» вышла только болезнь. Ты спрашиваешь, что я зачеркнула (5 стр.) о болезни зимой… Я зачеркнула о болезни, описание ее, зимой, боясь, как бы ты не поставил в зависимость от себя, не стал бы терзаться… Не надо! Не терзайся. Болезнь мне была нужна. Во многом! Зимой же было ужасно: мне и казалось, что добром не кончится, что я разобьюсь как щепка. И тоска была… Ужас. Теперь нет тоски. Теперь мне светло. Не будем мучиться. Мы ничего ведь изменить не в силах… Это надо безропотно нам принять пока и… ждать! Господь укажет! И растить внутри нас свято то великое, что даровал нам Бог! Мне так приголубить тебя хочется! Не тоскуй, мой милый!

Мне впервые (за всю жизнь) радостно было подумать о «будущей жизни», от слов твоих, что «там мы все будем — одна Душа!» Да, Ваня, там я с тобой буду! И как же нераздельно! Но мне хочется и здесь, — не могу иначе мыслить, — здесь, здесь всю твою душу обнять!

Милый Ваня, надо верить друг другу, — тогда легко! Ванюшечка, Гений мой! Не хвали меня, — я так ничтожна! Как много сказать тебе надо… как нету слов!.. Ты получил «Куликово поле»? А сон мой о Богоматери… с «Елизаветой»? Вань, я не знаю «Трапезондский коньяк». Милушка, досылаю тебе «кусочек себя», забытый в сумочке тогда. От пояска. Приедешь, Ванюша?